Рассуждения о Библейской онтологии, о тайне контингентности, о моем рабстве и моей свободе и об эсхатологии, не вошедшие в «Видение невидения» - Яков Семенович Друскин

Все это я мог сделать и не сделал. Я уже ничего не мог. Я возопил громким голосом: Боже Ты, Мой Боже, что Ты оставил меня. И беса не стало. Не я прогнал его — я ничего не мог, Бог убрал беса.

Если при виде опасности я совершаю подвиг, в этом есть моя заслуга. Если при виде опасности я только кричу от страха — какая здесь заслуга?

«Приносишь ли ты доброе или злое, грех лежит у дверей, он стремится к тебе...» Вот грех лежит у дверей, стремится ко мне, могу ли избежать его, в моей ли это власти? Нет, не в моей: если я пытаюсь сам, своей силой избежать его, я еще больше запутаюсь, погрязаю в нем; как только я решу сам, своими силами, своею властью избежать его, я уже впал в грех, может даже больший, чем тот, что лежал у дверей: я понадеялся на себя — тогда грех уже господствует надо мною. Не в моей власти избежать его, но в моей власти некоторый акт возможности — я не могу даже назвать его актом, потому что это только потенциальность, в которой нет никакой актуальности, именно возможность — несуществующее. В моей власти некоторое несуществующее — ничто; Бог все предопределил, все делает, Он ничего не оставил для моего свободного выбора, ничего не оставил мне, кроме Своего ничто. В этом ничто я уподобляюсь Богу: у меня открываются глаза, как Бог, я различаю добро и зло, как Бог, творю из ничто что. Потому что тогда «уже не я живу, но живет во мне Христос» (Гал. 2, 20).

Этот акт возможности, акт ничто, уже не акт — акт совершает Бог; только некоторая мысль, то есть возможность, даже не мысль — оттенок мысли, оттенок оттенка акта мысли — возможность возможности. Но в этом оттенке оттенка акта мысли я свободен: относительно — потому что могу сразу же потерять эту свободу, решив что-либо сам, положившись на себя, приписав ее себе; абсолютно — реализуя эту свободу, не приписав ее себе. В первом случае я виновен: я согрешил, вина на мне, даже если совершил поведенное мне: я присвоил себе Божье. Во втором случае я не согрешил, вины нет, но и заслуги нет: Бог перенес меня туда, где нет заслуг, кроме одной: заслуги Сына Его единородного. Тогда не я живу, Христос живет во мне. Одна заслуга: Его. Одна слава: Ему.

_______

Что я могу? Я могу что-то делать. Но здесь, в делании, я еще далек от себя. Я могу чувствовать и желать. В чувстве и желании я ближе к себе. Я могу думать. Здесь, в думании, в некоторой мысли, почти бесплотной, беспредметной мысли я еще ближе к себе. Наконец, я уже ничего не могу: ни делать, ни чувствовать, ни желать, ни думать. Тогда я ближе всего к себе. И уже не к себе — к Богу.

Активен я или пассивен? В полной активности или грешу — выбираю выбор — или ничего не делаю, только воплю, беспредметно воплю. Этот вопль — молитва: воздыхание Святого Духа за меня (Рим. 8, 26). В полной пассивности или грешу — выбираю невыбор — или все делаю; потому что не я делаю — Христос во мне делает. И это тоже молитва. Где же моя заслуга? Ее нет, только вина. А заслуга одна: Христа.

Одна реальность для меня, истинная, полная реальность — молитва. Вне молитвы я сплю в невидении, в автоматизме мысли, чувства, повседневности. Только в молитве я абсолютно свободен, я что как ничто. Тогда Святой Дух неизреченными воздыханиями ходатайствует за меня, тогда активен ли я или пассивен, делаю я что-либо или ничего не делаю — не я делаю, не я живу, Христос живет во мне.

Могу ли я помочь Богу? Так же мало, как и помешать Ему. Могу ли я исполнять Божью волю? Так же мало, как и не исполнять. Но я могу думать, что я могу исполнять Его волю, что я могу помогать Ему. Тогда уже не исполняю Его волю, грешу.

Я грешник: на меня уже возложена Богом бесконечная ответственность, которую я не могу не принять — она уже возложена на меня — и не могу принять: она не по силам мне. Тогда бесконечная ответственность стала моей бесконечной виной: я могу только одно — грешить, само могу, я могу — грех. Когда я думаю, что исполняю Его волю, — грешу: не исполняю Его волю. Когда думаю, что помогаю или мешаю Богу, — грешу: не исполняю Его волю. Когда думаю, что могу препятствовать или не препятствовать Богу, помогать или мешать Ему, — грешу: не исполняю Его волю. Когда я знаю, что я ничего не могу, что я могу только быть виноватым, что я только виноват за себя, за моих ближних, за все; когда я знаю, что не я — Он все делает, все может, а я ничего не делаю, ничего не могу — ни помочь Ему, ни помешать, ни исполнить, ни нарушить Его воли, тогда исполняю Его волю: да будет воля Твоя.

Это знание экзистенциальное: оттенок оттенка некоторого акта мысли, акта ничто в ничто, в Божьем ничто, которое Он оставил мне, — смиренномудрие; не только смирение — оно может незаметно для меня перейти в фарисейство и лицемерие или в гордыню — а именно смиренномудрие: мудрое смирение и смиренная мудрость. Если подаренная мне Богом бесконечная ответственность стала моей виной без вины, так как я не могу ни принять, ни не принять ее, то я сам, своей волей уже не могу сказать Богу: да, так как не могу сам принять ее; и не могу своей волей сказать: нет, так как не могу сам не принять. Говорю ли я: да, говорю ли: нет — я лицемерю и грешу — не исполняю Божьей воли. Я не могу сказать Богу ни да, ни нет, я ничего не могу, ничего не говорю, молчу, это молчание — смиренномудрие. Я сам всегда хочу все понять, я сам и есть понимание. Свободным выбором я принимаю то, что понимаю, хотя бы понимаю непонятное как непонятное. Но это не смиренномудрие. Смиренномудрие — не понять непонятное как непонятное. Тогда я молчу. Это молчание — согласие: мудрое молчание, смиренномудрое молчание. Этим молчанием я говорю Богу: да, не сказав: да. Потому что всякое сказанное мною да — мое да, гордое, то есть