Хтонь. Человек с чужим лицом - Руслан Ерофеев

— Смотри-ка, Лунц!

Долговязый старик согнулся пополам, и длинный нос его, напоминающий клюв хищной птицы, почти коснулся вельветовой ткани.

— Шерсть! — удовлетворенно сообщил он наконец.

— Редкая, зато натуральная! — просиял Стрижак.

Артем применяет в ходе следствия изощренные уловки; Стрижак, напротив, делает ставку на грубую силу и прибегает к помощи чудовища из водной бездны; а Лунц седлает любимого конька.

На втором допросе, который последовал сразу же за изъятием шмота, Занюхин продолжал всячески отпираться. Следствию на данный момент только того было и надо. Зацепка получалась многообещающая: на всех последующих допросах, на которых уже присутствовал и Артем, подозреваемый все так же упорно обходил молчанием существование фирменных джинсов и вельветовой куртки. Казарин догадался вопрос о них замаскировать среди других, второстепенных: сколько Петр зарабатывает да какие приобретения он сделал за последние месяцы? Это явно усыпило бдительность Занюхина. Несмотря на то что на нем были жеваные вельветовые брючонки, которые явно составляли пару с той самой курткой, изъятой у бабуси, он поведал, что приобрел их в местном центральном универмаге отдельно. И по-прежнему помалкивал про джинсы.

Между тем Лунц подверг тщательнейшему анализу шерсть с вельветовой куртки. Оказалось, что она действительно принадлежала собаке. Вот только какой именно? Одежда убитой девочки со следами шерсти была разорвана на куски и растащена толпой религиозных фанатиков. Труп Балетки, виденный Артемом на кладбище, разыскивать было слишком поздно.

Таким образом, косвенных доказательств вины Занюхина в убийстве девочки было хоть отбавляй, прямых — ни одного. Оставалось ждать результатов биологической экспертизы, которая должна была ответить на вопрос, принадлежит ли сперма из влагалища трупа школьницы Занюхину. Но столичные эксперты, которым было поручено это ювелирное дело (на допотопном оборудовании местной лаборатории провести такую экспертизу оказалось форменной утопией), все что-то тянули резину…

* * *

— Не-е-ет, ты у меня или дашь явку с повинной, или я тебя голой жопой на этого самого ежа посажу и погоню прямиком до солнечного Магадана! — прервала мысли Казарина громкая ругань Стрижака.

Сегодня, 10 ноября, вся советская милиция отмечала профессиональный праздник, и подполковник был особенно зол из-за того, что не может присоединиться к этой лучшей, по его мнению, части советских граждан, а вынужден участвовать в допросе какого-то сомнительного унтерменша.

Артем вздохнул и с тоской поглядел на черного усатого сома, который вяло шевелил жабрами в зеленой мути аквариума. Стрижаковский любимец, похоже, лучше всех перенес переезд на новое ПМЖ. Казарин встал и вышел из нового кабинета Стрижака в здании областного МВД — прогуляться до санузла, а заодно привести в порядок спутанные мысли. Лунц также отправился к себе в лабораторию корпеть над очередными экспертизами.

Когда Казарин вернулся, Занюхин сидел на стуле, раскачиваясь из стороны в сторону подобно маятнику метронома, и подвывал на высоких частотах сквозь дырку на месте выбитого зуба. Вообще, зубов у него во рту за последние пять минут изрядно поредело, даже если учитывать те, что Стрижак выбил еще в психушке. Милиционер методично работал кулаками, локти его мелькали перед глазами Артема, словно поршни взбесившегося паровоза. У Стрижака это называлось «массажом пресса». Мало находилось смельчаков, которые после подобной «оздоровительной» процедуры отважились бы не дать признательные показания. Но на этот раз подполковник что-то уж очень расходился. Огромные уши его налились кровью, свежеподстриженный ежик на затылке встал дыбом. В такт ударам он напевал из Высоцкого:

В каждый куплет и каждый удар Стрижак вкладывал всю обиду на жизнь, скопившуюся у «поганого мента» за долгие годы беспорочной службы на страже порядка и социалистической законности:

Сом в аквариуме поглядывал на происходящее неодобрительно — видимо, обижался, что рыбам в песне налили, а ему нет. По полу катались пустые бутылки, оставшиеся после празднования «новоселья» новоиспеченного подполковника, которые раньше батареей стояли позади стола. Судя по их количеству, подполковником быть неплохо, мельком подумалось Казарину. В маленьком телевизоре, стоявшем на тумбочке в кабинете начальника угрозыска, показывали «знатоков». Приторно правильные милиционеры виртуозно и с использованием исключительно гуманных методов выводили на чистую воду бандитов, жуликов и расхитителей социалистической собственности. Говорят, всесильный министр внутренних дел Щелоков даже лично запретил исполнителям главных ролей курить в кадре, чтобы пламенный образ советского милиционера не омрачала вредная привычка. Звук был выключен — но его вполне успешно заменяло одышливое пение распаренного подполковника милиции, который методично мутузил подозреваемого.

— Да ты с ума сошел! — закричал Артем, оттаскивая Стрижака от Занюхина за шкирку и с трудом борясь с желанием проделать то же самое за уши. — Прекрати немедленно!

Стрижак плюхнулся в свое кресло и обиженно запыхтел. Он сейчас исключительно мало походил на доброго и гуманного киношного следователя Пал Палыча Знаменского.

После смерти Брежнева и «воцарения» Андропова покровитель всенародно любимого сериала Щелоков с треском вылетел с поста министра — как говорили, за многочисленные злоупотребления и чудовищную коррупцию, которую он развел в своем ведомстве. В рамках борьбы со «щелоковщиной» традиционную песню-заставку про «Наша служба и опасна и трудна…» заменили на новую, какую-то невыразительную и не запоминающуюся, что вызвало бурное недовольство зрителей, особенно тех из них, которые носили милицейские погоны. Однако этим прогресс и ограничился — в остальном многосерийный телефильм все так же идеализировал и лакировал советскую действительность, как и при Щелокове. Сняли бы лучше парочку серий про маньяков, зло подумал Артем. Да что маньяки — хотя бы про мафию, наркоторговлю или проституцию! Но это, конечно, бред, никогда у нас такого не снимут[9]. Это так же маловероятно, как то, что «знатоков» в кино вдруг возьмут и посадят за взятки.

Занюхин тоненько всхлипывал, скрючившись на стуле. А потом его наконец прорвало.