Чего не прощает ракетчик - Максим Михайлов

"Соболезнования… Трагической гибели… Родственника… Родственника… Родственника…" — раз за разом отдается где-то внутри глупый набор казенных звуков, слагающихся в слова ничуть не отражающие случившегося, не отражающие трагедии. Еще одна никому по большому счету неинтересная жертва маленькой победоносной войны… Под закрытыми веками клубится, все больше густеет жаркий багровый туман… Мелькают в нем кадры жареной хроники из выпусков новостей. Летный шлем с треснувшим пластиковым забралом густо залитый изнутри темной, вишневого цвета кровью. Может быть его, Никитоса, кровью… Все возаращается, все так же как тогда… Бьется в ушах противный гнусавый голос дикторши: "Новейший стратегический бомбардировщик вооруженных сил России сбит над грузинским городом Гори ракетой комплекса «Бук», судьба летчиков неизвестна". И липкий ужас, ползущий к замершему вдруг в середине очередного такта сердцу. Это только комично округляющей с экрана глаза в притворном негодовании крашеной кукле могла быть неизвестна судьба летчиков сбитых буковской ракетой. Севастьянов точно знал, что делает это оружие с мишенями, он сам испытывал его, давал ему путевку в жизнь, и вот теперь его детище обернулось против того, кого он считал практически своим сыном, того, кто был ему дороже всех в этом мире. "Семидесяти килограммовая боевая часть, из которых тридцать три с половиной килограмма составляет взрывчатая смесь ТГ-24, тротил-гексоген, тротила до 24 процентов, остальное — готовые убойные элементы двух видовой конфигурации". Сухие строки технического описания прыгают в радужных мушках за закрытыми веками. "Исправно функционирующей признается бортовая аппаратура, выводящая ракету в трубку промаха величиной до 15 метров, и обеспечивающая подрыв боевой части в ограниченной этим радиусом сфере, центром которой является мишень". Это уже программа испытаний. Критерий исправности серийных ракет, означающий, что промах более пятнадцати метров для них просто не имеет права существовать. И вновь покрытое бурыми разводами плеснувшей изнутри крови забрало летного шлема. Тридцать килограмм ТГ-24 подорванных в пятнадцати метрах от вихрастого, вечно задорно улыбающегося Никитоса. Вспухшее в голубом небе серое с алыми просверками облако разрыва, точно такое же, как те, что он сотни раз видел на испытательных пусках.

— Это все ты! Ты! Из-за тебя он пошел в военные! Из-за тебя поломал себе жизнь! Из-за тебя погиб! Это ты виноват! Ты! Ты! — чужой, захлебывающийся истеричными слезами женский голос, лопается в ушах резкими визгливыми нотками.

Пляшет перед глазами затянутое мутной дымкой некрасивое и враз постаревшее лицо жены старшего брата. А вот и он сам, обмякший, будто воздушный шар из которого выпустили вдруг воздух с уставленными в пол глазами и опущенной головой, молчаливый и весь будто почерневший, осунувшийся. Мягкие безвольные губы, еле выталкивающие неловкие горькие слова:

— Ты прости ее, брат… Не в себе она… И это… Уезжай… Не надо тебе сейчас здесь быть, не надо…

Севастьянов открыл глаза, словно выныривая из темной ночной воды глубокого холодного омута, с удивлением глянул на беззвучно шевелящего губами фээсбэшника. Оказывается тот, все это время о чем-то продолжал говорить. О чем, Севастьянов не знал, он словно бы выключился на несколько секунд, а может быть даже и минут и лишь теперь постепенно возвращался к нормальному восприятию действительности. Чтобы разобрать, что же там такое бормочет еле слышно фээсбэшник пришлось предельно напрячь слух, вычленив тихий спокойный голос из гудевших где-то фоном аккордов похоронного марша, резких команд офицера из почетного караула и нестройных залпов салютного взвода. За всей этой неслаженной какофонией речь оперативника терялась, плыла, временами пропадая совсем, меж тем, тот говорил совершенно нормально, и когда восприятие звуков, наконец, полностью восстановилось, Севастьянову показалось, что голос безопасника даже излишне громок.

— Как Вы без сомнения знаете, тело капитана Севастьянова так до сих пор и не выдано России грузинской стороной. Так что формально он считается пропавшим без вести, однако свидетельства выжившего члена экипажа, говорят за то, что Ваш племянник, как это ни прискорбно, все же мертв.

Севастьянов невольно подтверждающе кивнул, слова оперативника полностью совпадали с его собственными мыслями на этот счет. Конечно, тлела где-то подспудно безумная надежда на чудо, но холодная рациональность брала свое. Скорее удивительным везением можно было посчитать тот факт, что из экипажа обстрелянного самолета выжил хоть кто-то. Этот парень точно родился в рубашке, потому как шанс остаться в живых в таких условиях равносилен сорванному джек-поту в казино.

— Вам, конечно, известно, что зенитные ракеты комплекса «Бук» оружие чрезвычайно мощное. А сам комплекс даже неформально зовут "убийцей летчиков".

И вновь Севастьянову оставалось лишь молча кивнуть. Безопасник основательно подготовился к беседе, и добавить к сказанному было нечего. Действительно избыточно мощный заряд боевой части оставляет очень мало надежд на выживание даже не пораженного разлетающимися во все стороны готовыми убойными элементами пилота. Не погиб от осколков, размажет ударной волной. От того и прозван комплекс «убийцей».

— То есть формально можно сказать, что виновником гибели Вашего племянника был тот, кто снабдил грузинскую армию столь современным оружием, — меж тем продолжал настойчиво гнуть известную только ему одному линию фээсбэшник.

Севастьянову вновь оставалось лишь тупо кивнуть в ответ. Да, все так, как он говорит, вот только что настырный опер хочет из этого вывести? Хочет толкнуть его на месть хохлам? Заставить сбить их самолет? Убить неугодного России президента? К чему вообще этот вызов, зачем бередящий только начавшую схватываться коркой запекшейся крови рану разговор? "Надо собраться, надо внимательнее следить за расплетающейся нитью его слов, вникать в сказанное, а по возможности и в то, что сказано не было, а только подразумевалось, — настойчиво билась в глубине мозга еще не поглощенная расчетливо вызванным приступом болезненных воспоминаний рациональная мысль. — Надо собраться, надо собраться. Не поддаваться ему, ведь он это специально, нарочно выбивает из равновесия". Севастьянов с ненавистью глянул в водянистые ничего не выражающие глаза собеседника, и тот, почувствовав видимо, что где-то перегнул палку, произнес уже мягче:

— Поверьте, я всецело сочувствую Вашему горю, Виктор Сергеевич, но, увы, государственные интересы требуют от меня, вести сейчас этот разговор. Надеюсь, Вы, как человек военный, меня поймете и простите. К сожалению, такова суровая необходимость…

Севастьянов слабо махнул рукой, прерывая поток его красноречия.

— Не стоит передо мной извиняться. Я все понимаю, надо, так надо… Так что переходите уже к делу, не нужно этих вот прелюдий…

— Хорошо, — разом построжал фээсбэшник, лязгнув тщательно выверенным количеством металла в голосе. — На самом деле я уполномочен сообщить Вам строго конфиденциальные факты, касающиеся боевого применения комплексов «Бук» в осетинском конфликте.

Он значительно глянул в лицо Севастьянову, проверяя какое впечатление произведут его слова. Однако этот вопрошающий взгляд пропал втуне, разбившись о полную бесстрастность офицера. Конфиденциальные факты Севастьянова не интересовали, и если гибелью племянника его легко можно было зацепить, выводя из равновесия, то теперь он хранил абсолютное спокойствие.