Друзья Высоцкого: проверка на преданность - Юрий Сушко

И говорил, что «сыграл намного больше, чем мечтал». И он всегда помнил слова своего старого учителя, кинорежиссера Ежи Гофмана: «Это неправда, что мир к лучшему меняют политики. Никогда такого не было. Только искусство способно изменить мир».

Подводя предварительные итоги, пан Даниэль считает, что он — «символ не одного, а трех поколений». И в подтверждение рассказывал, как однажды к нему подошла девушка 15 лет и попросила автограф. Он подписал ей свою карточку. Тогда она достала еще одну фотографию и попросила автограф для своей мамы. Актер подписал и ее. Потом она достала третий снимок и попросила автограф. Уже для бабушки. Это ли не счастье для артиста?!.

* * *

Говоря о своем юношеском воспитании в стиле ренессанса и «красках жизни», Ольбрыхский имел в виду также алкоголь и женщин. Он даже помнил свой «первый эротический опыт» в детском саду: «Я влюбился в нашу юную воспитательницу. Когда на уроке танцев нам надо было танцевать парами, я старался схитрить, чтобы оказаться в паре именно с ней. Зажмурившись от восторга, упершись головой воспитательнице в живот, я кружился с ней в танце…»

Даниэль не раз повторял, что был более счастлив в профессиональной, нежели в личной жизни, что «не профессиональные проблемы были основными причинами моих стрессов и огорчений, а семья и дети. Но я не жалуюсь, как мне было тяжело, потому что знаю, что и им со мной было нелегко». Тем не менее он купался во всеобщей любви и обожании, хотя иногда и напевал романтические строки из песни Высоцкого:

Было так: я любил и страдал.

Было так: я о ней лишь мечтал.

Я ее видел тайно во сне

Амазонкой на белом коне…

Так случилось, что именно Владимир Высоцкий стал невольным покровителем бурного романа Даниэля со знаменитой польской певицей Марылей Родович. В середине 70-х, отправляясь в Москву на театральные гастроли, Ольбрыхский пригласил с собой Марылю:

— Я лечу сегодня, а ты — завтра. Вечером у меня спектакль, мы выступаем в Театре на Таганке. Но ты не беспокойся: тебя встретит мой хороший знакомый.

— Володя Высоцкий ждал меня у трапа самолета с букетом роз, — восторженно вспоминала Родович. — После спектакля он позвал нас с Даниэлем домой. Мы сидели за столом, пели под водочку: сначала Высоцкий, потом я. Он сделал мне комплимент: «Марыля, ты поешь, как зверь!». Рассказывая о том сказочном вечере, Марыля больше всего гордилась, что, ночуя с Дани у самого Высоцкого, она спала в кровати самой Марины Влади!

Тогда же, во время гастролей в Москве, Ольбрыхский привел к Высоцкому на Малую Грузинскую целую компанию своих друзей из Театра Народовы. Знал, что Владимир не ударит лицом в грязь: «Он для нас приготовил пышный прием. Обильно заставленный стол: лосось, икра, грибы, водочка…» Веселились гости всю ночь. Утром, отправляясь в театр, Высоцкий постучал в дверь спальни. Тишина. Он осторожно заглянул. Данек спал, укрывшись с головой. А Марыля улыбалась во сне от счастья.

— Марыля настолько яркий, талантливый и темпераментный человек, что в жизни нет такого дела или вида искусства, которым она не смогла бы овладеть, — восхищался Ольбрыхский. — Несколько лет мы были вместе. Но у наших отношений не было будущего. Тогда я был женат на Монике Дженишевич, и не просто женат, а повенчан в костеле. У католиков такое возможно лишь один раз в жизни. У нас был любимый сын Рафал, и жена не дала бы мне развода. У Моники был тяжелый характер, но при этом она никогда не мешала сыну со мной общаться. Так мы расстались с Марылей Родович. Но дружбу и уважение друг к другу сохранили…

Конечно же, был ряд и других обстоятельств, которые мешали сохраниться этой самой прекрасной польской паре.

— В наших отношениях было так много страсти, безрассудства! — говорил Даниэль. — Где бы мы ни гастролировали, мы при первой же возможности летели друг к другу. И все ради того, чтобы провести вместе несколько часов! Но, к сожалению, долго продержаться на таком высоком накале чувств невозможно. Я с раздражением продирался сквозь толпу ее поклонников, она не терпела моих. А потом Марыле надоело вытаскивать меня из веселых компаний, которые допоздна гуляли в Доме актера.

Когда же актер попал в опалу за сочувствие к «Солидарности» и он остался без ролей, ситуация существенно изменилась.

— Теперь уже я брала его на гастроли, — вспоминала Родович. — Даниэля раздражали мои поклонники. Он привык быть в центре внимания, а тут автографы раздавала я. А потом Даниэль стал пить. Тяжело было выносить его выходки. Мог, напившись, въехать в ресторан верхом на коне… Наконец мы решили, что лучше расстаться друзьями… Мы расстались по моей инициативе, прожив вместе три года.

Когда Высоцкий наконец-то получил возможность беспрепятственно (почти) путешествовать по Европе, а позже и по другим континентам, он предпочитал делать это на автомобиле. А путь на Запад лежал, естественно, через Польшу.

— Володя любил Польшу, интересовался ее историей, — рассказывал Ольбрыхский. — Знаю наверняка, что это не была простая любезность. Поклонникам Высоцкого известна анкета, которую он заполнил в молодости. Так вот, на вопрос, какую страну, кроме России, он любит больше других, он ответил, не колеблясь: «Польшу». Ну и, конечно, не забыл и Францию…

Даниэль старался обратить Владимира в свою веру: «В Польше легче, чем в России, сохранить независимость убеждений. У вас, в России, царь — это бог, а всякая власть от Бога. А у нас королей со Средневековья выбирали. Мы с вами очень близки по душевному устройству, но все же ментальность у нас разная. Какая бы власть ни была, даже нами выбранная, мы в чем-то против нее… Мы самые близкие по чувствам и темпераменту народы, но многое против этой близости сделали политики. Надо знать факты истории и культуры друг друга, чтобы под влиянием этого не быть дураками, которыми можно легко манипулировать».

Высоцкий в чем-то с ним соглашался, в чем-то нет.

Дани не помнил, чтобы Володя хоть однажды вступал в споры о политике: «Не спорил — и все, даже при всей своей неслыханной вспыльчивости. Как все великие художники, свои таланты, которыми наградил господь бог, направлял против главных его врагов — Зла и Глупости… Собственно, за это его и любили миллионы. Уверен, что и сегодня Володин голос гремел бы, насколько ему бы хватало дыхания, против возрождающихся вновь Глупости и Ненависти…»

Ольбрыхский гордился тем, что Владимир и Марина всегда останавливались у него по пути в Париж. А Марину он и вовсе называл своей сестричкой.

Режиссер Ежи Гофман с удовольствием вспоминал семейные традиции Ольбрыхских: «О, как они жили! Весело и беспечно. Семь раз меняли квартиру. Дом их в Варшаве был самым известным и открытым. Здесь собирались артисты, художники. Когда Владимир Высоцкий приезжал, вечера были у п о и т е л ь н ы е — в прямом и переносном смысле слова. Но Высоцкий, когда пел, просил только об одном: чтобы его не записывали…»

Однажды Высоцкий с Мариной заблудились и оказались на мосту, с которого открывался удивительный вид на Варшаву. Володя остановил машину, спустился на набережную и долго-долго вглядывался в черепичные крыши Старого города. Потом достал блокнотик и прямо там, на набережной, опершись на перила, стал набрасывать строки нового стихотворения: