От «Черной горы» до «Языкового письма». Антология новейшей поэзии США - Ян Эмильевич Пробштейн

сердца?Благородные люди в утренней тишине слышат,как индейцы поют яростный реквием континента.Гардинг, Уилсон, Тафт, Рузвельт –идиоты, ломящиеся в дверь невесты,слушайте крики людей о бессмысленных долгах и войне.Где среди них покоится дух,который восстановит плодотворный порядок в стране?Мак-Кинли, Кливленд, Гаррисон, Артур,Гарфильд, Хэйес, Грант, Джонсон,поселитесь в корнях затаенной злобы сердца.Как печально «меж улиц и сквозь старые чащи»отзывается эхо любви Уитмена к Линкольну!Тогда нет преемственности. Лишьпару островков добра узришь.Я – тоже народ, понесший урон,а дым разрухи затмил небосклони застит огонь.Лишь через огромные шрамы зластремлюсь к песне родственных души вновь ударяю по голой струне,под которую пел старик Уитмен. Славная ошибка!она орала:«Тема творческая и с перспективой»[72]«Он – президент указов»[73].Всегда вижу изнанку. Испаренья,разрушающие нежный пейзаж.Из него пробилась сиреньрасцветая мужеством будничных дел,стремясь найти природную меру вещей.III (Чарльзу Олсону)Задачи Психеи – сортировка семянпшеница ячмень овес мак кориандранис фасоль чечевица горох – каждое зернов верном местедо наступления ночи;состригая с каннибалов-овец золотой шерсти прядь(ибо душа должна рыдатьи приближаться к смерти);гроб, в котором Прозерпина хранит ужасный ад,запрещенооткрывать… в нем красота?нет! Меланхолия, вьющаяся как змея,этим смертным сномзасыпатьнам нельзя.Это старые задания.Ты слыхал о них прежде.Они должны быть невозможными. Психеядолжна отчаяться, ее нужно отдать в обучениеучителю-насекомому;она должна слушаться советов зеленого камыша;спасенная от самоубийства говорящей башнейдолжна следовать буквестранных инструкций.В этой истории помогли муравьи. Старик в Пизе[74]в сознанье которого перемешались(рассортировать) все семенакак одинокий мураш из разворошенного муравейникачастично восстановлен насекомым, емуящерица оказала помощь(рассортировать)ветер – часть процессаопределяет народ ветра –отец моих понятий,Кто?впустил свет во мрак? началмногочисленные движения страсти?Людирвутся с востока на запад.Благословенны острова(прокляты), плывущие под солнцем,человек, на которого обрушилось солнце[75]!Но один герой пробивается на востокв противоход, чтобы вызволить зарю, ондолжен добиваться дочери Ночи,чары, черная страстная ярость, алчные царицы,чтобы курчавое солнце вернулось из Трои,Колхида, Индия… все блистающие армиисгинули, он в одиночку к кострам Дня должен пробиться.Свет, который Любовь,мчится к страсти. Он граничит с тьмой.Розы и кровь захлестнули тучи.Одинокие первые всадники скачут к легенде.Земля, на которой стою, была легендойв дни моих дедов; угонщики скота,звериные племена, священники, золото.Это был Запад. Художникам виделся онв рассеянном свете, в грусти,в пропастях, оставленных ледниками, словнопервобытные изваянья громадных пустот,солнцем высеченных из скал.Таились змеиохраняя тайны. Те первопроходцывыдержали одиночество.Scientia[76]держит свечу влекома сомненьем;Эрос нагой в предвиденииулыбается во сне; и свет,пролившись, обжигает плечо – произвол,покоривший легенду –страсть, смятенье, желание, поискзатопили место, гдеутрачен Возлюбленный. Психеястранствует за жизнью жизнь, мою жизнь,остановку за остановкой,чтобы предстать пред судомбез передышки, безновостей, зная лишь – но что она знает?Милетский оракул изрекистинную правду: что он Змий-Желанье,летящий сквозь воздух,чудовище-муж. Но ей виделся он прекрасным,который по слову Аполлона лишь поражалбольюнеизлечимой техкто был ранен его стрелами.Рильке, пораженный шипом розы,почернел от Эроса. Купидонова Смерть!ответа нет не приемлет.IVО да! Благослови отзвук шагов, гдешаг за шагом идущий по грани(в Маверик-Роуд снегудар за ударом с крышикрушит окружая дом – еще один след)эта стопа, которой известноо весе всех вещей,что могут быть иллюзорны –не более, чем приближенье к сознаньюединственного образаО да! этасамая дорогаяускоряющая сила, отделяющая четкодни жизни от окружающей среды!Да, прекрасная редкая пустыня!запустенье, которое проверяет силу моего ручного ума,расчистка, которую применяли против индейцев,здоровье, которое готовится ко встрече со смертью,упрямые гимны, которые взвиваютсяв разветвления враждебного воздуха,который отступает, вырвавшись на свободу.Кто там? О, зажгите свет!Индейцы отступают, обрушилась расчистка.Великая Смерть отступает и с ней наша готовность к ней.Сладострастье отступает. Луна отступает.Ночь отступает. На миг торжествует День.Она увидела, что тело ее возлюбленногообезображено при пробуждении … илиэто было незримо? Что Нашли то Наше мы пелив детстве или петь нас училипока не начались истории наших жизней и мы начали –кто были любимы нашу животную жизньстремясь к Любимым, клянясь быть Хранителями.На холме пока не налетел ветертрава клонилась к одному морю,травинка с травинкой танцевали как волны.Одни дети ведут хоровод налево.Другие дети ведут хоровод направо.Танцуя… Танцуя…И одинокая душа восходит от мальчика к королюкоторый мечтает в пещерах истории.Круг за кругом дети ведут хоровод.Вот и рухнул Лондонский Мост, наше царство[77].Мы так далеко ушли, что снова услышали шепотстарых преданий.Монсегюр, Гора Сен-Виктуар, Гора Тамальпе…восстают к обожанью таинств Любви!

(Ода? Искусство Пиндара, как объясняют нам редакторы, не статуя, а мозаика, сгусток метафор. Но если оно было архаическим, а не классическим, пережитком устаревшей манеры, могли сохраниться и другие древние голоса, направлявшие сердце. Так, строка гимна вошла в роман, который я читал, мне в помощь. Психея, готовая к прыжку – и Пиндар тоже, как пишут редакторы, заходит слишком далеко, падает – внимает башне, вещающей: «Внимай Мне!». Оракул изрек: «Отчаяние! Самим Богам ненавистна его власть». А затем девственный цветок тьмы отступает во плоть нашей плоти, откуда повсюду…

Информация плывет,наполняя томленьем. Строка Пиндарадвижется из круга лампы моейк утру.На заре – которая нигдея видел упрямых детей,кружащихся по часовой стрелке и против нее.1960 Ян Пробштейн

Мне часто позволено вернуться на луг

словно этот пейзаж придуман умомне моим, но в придуманном месте моем,так близко к сердцу оно,вечное пастбище, свернутое в мысляхтак, что внутри него есть зал,в придуманном месте, созданном светом,откуда падают тени, являя формы.Откуда вся архитектура, в которой явлен я сам,Говорю, что они подобия Первой Возлюбленнойчьи цветы это – костры, зажженные в честь Дамы.Она – Царица Внутри Горы,чьи хозяева – тревоги слов внутри слов,это и есть свернутое поле.Это только мечты о траве, веющейна восток, наперекор источнику солнцаза час до захода,тайну которого зрим, когда слышим рассказо детской жиге, хороводе вокруг куста роз.Мне часто позволено вернуться на луг,словно ему дано свойство ума,чьи границы сдерживают хаос,место первого позволенья,вечное знаменье сущего.1960 Ян Пробштейн

Поэзия – естественная вещь

Ни наши пороки, ни добродетели нашине улучшают стиха. «Они пришлии умерли,как ежегодно случаетсяна скалах».Стихотвореньепитается мыслью, чувством, импульсом,чтоб породить себя,духовную необходимость, взбирающуюся по темной лестнице.Эта красота – внутреннее стремленьек истоку,сражающееся против (в себе) потока реки,слышимый нами зов и ответв запаздывающем мире,первобытный рев,из которого может юный мир расцвести,лосось не в том колодце,куда упал орех,но в водопаде сражается вслепую,нечленораздельно мыча.Это – картина, что впору разуму.Другая: лось, нарисованный Стаббсом,где прошлогодние экстравагантные рогана землю сброшены,И одинокое стихотворенье с лицом лосянесет ростки рогов,но вновь они«немного неестественны, немного тяжелы»,единственная красота его –сохатость.1960 Ян Пробштейн

Персефона

«Мы узнали великую Травму,эти раны – ее следы».в памяти: далекие низины плача,вечный ветер, колесо, сорняк, раздавленный копытом,нагие пластыри земли. Мы слышали разговоры о похищенииот женщин, с пустыми кувшинами сидящих у родников,мы слышали беседы листьев и беседы старцев,наполняющих жестянки и морские раковины, ищущих хворост,чтобы развести огонь на камнях очагов. Но сердцаи артерии прежде живых камней отвердели.Звук нашего плача, как вскрик тростника,сотрясает оледенелости и пустоты серой воды.Мы слышим: он превращается в визгв развалинах городов и в свист – в раковинахи, словно эфир, застывает в наших легких.Разрастаясь в сени дубов, тень… набегает на тень,удваивая печаль. Вожделение печалислишком слабо, оно сторонится близостигусто усеянных листьями, отпечатками ног и копытследов разрушения. Из этого вот прахаи рвутся наружу, высасывая соки жизни,из падали и из размятой глинынаши сквозь черепа прорастающие корни.Весь в спорах,