Повилика - Катерина Крутова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Упираюсь лбом в шершавость облупившейся краски на деревянной двери. Эллинг давно требует ремонта, а мы с Басом постоянно чем-то заняты, хоть и собираемся уже не первый год привести в порядок наше «холостяцкое убежище». Весь нижний этаж занимает красавица Ziel, яхта Керна. Старый лодочный сарай достался мне по наследству от деда, а вот душу в него вдохнул именно Бастиан.
Еще в детстве мы проводили здесь выходные и мечтали отправиться в кругосветное плаванье на собственном корабле. Хоть эти воспоминания остались при мне — светлой фантазией, разбившейся о взрослую занятую жизнь.
Не видя дороги, на ощупь поднимаюсь по крутой лестнице на второй этаж. Память обрушивается неподъемным грузом, сердце заходится под гнетом прожитого и вновь обретенного, дыхание сбивается, а перед глазами темнеет. Новый приступ болезни, что написана мне на роду, просит дозволения произойти здесь и сейчас. Но я добираюсь до просторной комнаты, занимающей все пространство под крышей, доползаю до широкого футона у большого треугольного окна и падаю без сил. За стеклом закатное солнце медленно мочит алый подол в холодных водах Северного моря.
Звонок мобильного выводит меня из дремотного небытия. Голос Баса, как всегда, бодр и подозрительно загадочен, точно старый друг замышляет недозволенную шалость.
— Мы были оба правы — кровь и вино! — сообщает доктор Керн и ждет реакции. Я же спросонья заторможен и не сразу понимаю, что речь о вырванной из ведьмовского дневника странице.
— Шардоне или рислинг?
— Нет, красное сухое, примерно шестидесятилетней давности. Терруар и сорт эксперты определять отказались, но за работу потребовали ящик столового каберне-совиньон. Прелюбопытный вышел анализ. Заеду — обсудим?
Судя по всему, Бастиану не терпится поделиться открытием.
— Я в Ньюпорте, — отвечаю, надеясь обойтись без расспросов, к которым пока не готов. Но Керн понимает с полуслова:
— Буду через час. Взять пиво или что покрепче?
— Лечащий врач запретил спиртное.
— Я с ним договорюсь! — усмехается и вешает трубку.
*
К приезду Баса на маленькой встроенной кухне готов нехитрый ужин. На сковороде шкворчит баночная фасоль вперемешку с консервированной ветчиной. Ни вкус, ни вид еды меня не заботят совершенно, но организм требует топлива, возмущаясь неожиданному воздержанию. Интересно, как там Лика? Тоже чувствует голод в разлуке с любимым блюдом? Размешиваю варево и задумчиво облизываю ложку — сносно и калорийно, пойдет.
— Дорогая, я дома! — раздается снизу и хлопает входная дверь. Себастиан Керн звенит бутылками и шуршит пакетами с эмблемой бургерной с пляжа неподалеку. Действительно, можно было заказать доставку, а не переводить неприкосновенный запас припасов. Но в отличии от холостяка Баса, у меня нет такой привычки — дома готовит жена, а заказываем мы разве что пиццу, когда у Полины собирается толпа приятелей. Мысли о семье не отпускают, несмотря на вернувшиеся воспоминания, которые инородным комом застряли поперек сознания и никак не хотят занять подобающие места в общей памяти. Чувствую себя потерянным и глубоко несчастным. Вероятно, все эмоции написаны не только на моем лице, но считываются по сгорбленной спине. Керн молча протягивает открытую бутыль и плюхается на стул рядом. Успеваю выпить половину, прежде чем Бас задает первый вопрос:
— Свалил или выгнала?
— Два в одном, — салютую бутылкой и ловлю задумчивый взгляд друга. Вероятно, внешний осмотр пациента приводит доктора Керна к неутешительному диагнозу, потому как он решительно встает, вырывает из моих рук сковороду, кривиться от ее содержимого, отставляет подальше, а меня буквально насильно усаживает за стол. Секунду спустя я уже сжимаю в руках сочный, исходящий слюноотделительными ароматами бургер, а перед носом щелкает, теряя крышку, вторая бутылка темного трапписткого. Жирное и алкоголь при болезнях сердца? Интересно, Себастиан точно кардиолог или все эти годы умело прикидывается? Едим мы молча и неторопливо. Управившись первым, Бас вытаскивает из рюкзака конверт с вырванным листом, аккуратно запаянным в пластиковый пакет «для улик», и распечатанным заключением эксперта, протягивает мне, но я едва улавливаю смысл в формализованном научном языке изложения. Понимаю только, что бумага ручной работы, а основа чернил растительного и животного происхождения.
— Мало того, что бумага уникальна, она еще и пропитана соком какой-то лианы, от чего повышается ее прочность, но затрудняется анализ чернил. Этот самый сок, кровь и вино старинная прелестница для своих зарисовок смешивала в равной пропорции. Открытие любопытное, но какой тебе от него прок? Старинные краски вообще через одну ядовиты, из фекалий слонов в Тайланде делают бумагу, а мочу в средние века использовали при выделке шкур.
— Хотел проверить одну догадку, — пожимаю плечами и прикладываюсь к тягучему напитку с бархатистым ароматом подгорелой карамели.
— И как, проверил? — Бас смотрит с любопытством.
— Стало легче?
— Нет. — Недавняя суета с дневником Виктории, теориями заговоров и подозрений после признания жены кажется мне пустой и бестолковой. Но делиться с Бастианом я не спешу. Достаточно того, что приятель косится на меня с озабоченным сочувствием и явно сдерживается, чтобы не начать считать пульс и измерять давление.
— С Ликой серьезно? — Керн прощупывает почву, но я отделываюсь очередным неопределенным жестом. Уехать было легким порывистым решением, но пока я запрещаю себе думать о его правильности. Инстинкт самосохранения у человека сильнее прочих, или нет?
— Завтра выйдем в море — проветрим мозги, — не предлагает, но констатирует Бас, и я с готовностью соглашаюсь. Для рожденных на побережье свобода имеет привкус морской соли, йодистый запах, скрипит натянутым такелажем и трепещет спинакером, ловящим ветер.
— Давно ты напивался в хлам? — интересуется старый друг и зовет за собой. Мы спускаемся на первый этаж, где Себастиан любовно скользит ладонью по округлому борту полутонника и тихо шепчет, обращаясь к яхте:
— Завтра, моя хорошая. Подожди еще чуть-чуть.
И мы выходим в поздний вечер, подсвеченный полной луной и огнями набережной. На пляже немноголюдно. Несколько любителей одиноких пробежек в полосе прибоя да парочка стеснительных влюбленных, спрятавшихся подальше от людных мест. До ближайшего бара, чуть больше километра, мы идем неторопливо, смакуя холодное пиво и по-летнему теплый бриз. Северное море подлизывается к ботинкам и пенистым ластиком затирает наши следы. Алкоголь и окружающее умиротворение развязывают мне язык, и я рассказываю — про Лику и Викторию, про странные видения и рисунки Полины, про загадочный дневник и болезнь Робера, про обретенную память и накатившее
