Слово Оберона - Марина и Сергей Дяченко

— Там есть леса, — сказал Гарольд. — Там есть овощи, рыба, дичь. Уйма, ты отвечаешь за то, чтобы Лена была накормлена.

— Угу, — сказал людоед.

— На, — Гарольд вытащил из стола и протянул мне круглый кожаный кошелёк. — Не знаю, какие там деньги сейчас в ходу, но золото — в любом случае хорошо.

Кошелёк был тяжеленный.

— Кто-то идёт по лестнице, — сказал Уйма, потирая ухо. — Далеко.

Гарольд перевёл дыхание:

— Сейчас я открою Печать, а потом запечатаю своим пальцем. Лена, для того чтобы вернуться обратно…

— Король, — сказал Уйма. — Это шаги короля.

Мы переглянулись.

— Что я делаю, — прошептал Гарольд. — Батюшки-светы, что я творю…

Он вытащил свечку из подсвечника и плеснул на стол расплавленного воска. Получилась маленькая лужица.

— Для того чтобы снова оказаться здесь, — сдавленным голосом продолжал Гарольд, — надо вернуться к тому месту, где вход… на той стороне увидите… И распечатать. Раскрыть Печать вот этим вот ключом.

Морщась, он прижал к горячему воску большой палец.

— Это ключ. Ради всего святого, не потеряйте! Иначе никогда не сможете вернуться, и мы никогда не сможем вам помочь!

— Он идёт сюда, — сказал Уйма.

Гарольд отодрал от столешницы лепёшечку тёплого воска со своим отпечатком. Протянул мне:

— Не потеряй. Пожалуйста.

У меня руки уже были заняты, пришлось сунуть кошелёк под мышку, а восковой отпечаток — в карман.

— Что ты скажешь королю? — спросила я с беспокойством.

— Я успею удрать. В шкафу потайной ход. Ну сейчас — или никогда.

И он вдруг сгрёб Уйму за кудрявую шерсть на груди, будто за ворот рубашки:

— Ты за неё отвечаешь. Если с ней что-то случится…

— Ничего не случится, — флегматично отозвался людоед.

Гарольд выпустил его. Схватил мою руку с посохом, судорожно сжал:

— Не поздно передумать. Ты девчонка…

— Я воин! — выкрикнула я, хоть мужества моего осталось совсем чуть-чуть. — Я маг дороги!

— Он сейчас будет здесь, — сказал Уйма.

Гарольд вдруг обнял меня. Выпустил. Схватил свой посох, направил на доску с нарисованным отпечатком. Из навершия ударил синий луч, меловые линии задрожали и стали таять. В доске открылась дыра размером с колесо самосвала.

— Я вперёд, — сказал Уйма.

Он ловко вскарабкался на край доски (я думала, она рухнет) и полностью скрылся в чёрной дыре — осталась только волосатая рука, вцепившаяся в подставку для мела.

— Хорошо, — голос Уймы гулко доносился из небытия. — Можно.

— Лена, давай, — Гарольд подал мне руку.

Я тряслась, как отбойный молоток. Мне не хотелось опираться на руку Гарольда — он бы эту дрожь почувствовал. Отвергнув помощь, я сама кое-как взобралась на край доски и оказалась лицом к лицу с совершенной чёрной пустотой, где даже ночное зрение ничем не могло помочь. Гарольд подал мне мой посох.

— Прыгай, — сказал свистящий голос Уймы. — Я поймаю.

В дверь комнаты постучали. Вежливо, но твёрдо. Я сидела на краю доски, наполовину на этом свете — а наполовину уже на том.

— Так, Ленка, вылезай, — решительно сказал вдруг Гарольд. — Никуда ты не пойдёшь. Прости меня, дурака. Давай руку!

Дверь за его спиной открылась, и появился Оберон. Гарольд не видел короля, зато я встретилась с ним взглядом…

И, потеряв равновесие, полетела в чёрную яму — вслепую, вниз, в объятия к людоеду.

Уйма поймал меня, как и было обещано. Руки у людоеда оказались твёрдыми, будто трамвайные рельсы. Я поспешила высвободиться, встала на трясущиеся ноги и сделала вид, что нисколько не волнуюсь.

Там, откуда я только что свалилась, быстро затягивалась дыра в стене. Словно испарялась радужная клякса.

— Тут они и падали, — просвистел Уйма, втягивая в себя плотный сырой воздух. — Помер — плюх — и здесь.

Я опёрлась на посох — для уверенности — и огляделась.

Загробное царство и выглядело соответственно — чёрная пещера с нависающими сводами. Теперь, когда «вход» закрылся, мы с Уймой оказались в тупике: вверх и вверх тянулась неровная, чёрная, будто облитая мазутом стена.

— А вот так они поднимались, — Уйма коснулся железной скобы, вбитой в стену. Чуть выше была ещё одна скоба. И ещё одна.

— Некроманты, — Уйма шевельнул ноздрями, глядевшими из бороды, как бледные ласточкины гнезда. — Вишь, лесенку себе прибили, трупоеды, жритраву, — в его голосе было неодобрение.

— Что?

Уйма обратил ко мне жёлтые глазищи:

— Ключ потеряла?

Я испуганно схватила себя за карман. Отпечаток пальца Гарольда был на месте.

— А деньги?

Кошелёк с золотом остался лежать на подставке для мела, и я только теперь об этом вспомнила.

Людоед глядел на меня сверху вниз. Мне не нравилось, как он глядел. Неприятно было, что он сразу же поймал меня на оплошности. Подумаешь, золото забыли!

— Ну пошли, — предложил людоед снисходительно.

Ещё и командует! Я взвесила посох в руке:

— Ты что, здесь раньше бывал?

— Нет.

— Так куда мы пойдём?

— Туда, — Уйма показал пальцем. — Что, ещё есть куда?

Я повертела головой. Проклятый людоед был прав: из тупика вёл только один путь.

Не дожидаясь моего согласия, Уйма повернулся и пошёл вперёд, по обыкновению легко и бесшумно. Мне пришлось почти бежать, чтобы успеть за его неторопливым шагом; мельком глядя по сторонам, я впервые обрадовалась, что Гарольд навязал мне в спутники людоеда. Окажись я в этом месте одна… Нет, я не струсила бы ни за что… Но.

Повеяло ветерком. Уйма остановился. Я догнала его, встала рядом, стараясь дышать поспокойнее и потише.

— Тут они шли, — сказал Уйма.

Перед нами был глубокий ров шириной с небольшую улицу. Через ров была перекинута медная труба — во всяком случае, мне подумалось, что это должна быть медь. Никогда в жизни не видела такого музыкального инструмента — он был похож на распрямлённый и вытянутый в струнку саксофон колоссальных размеров.

Слева от трубы ров был неглубокий, можно было разглядеть кучи хлама на каменистом дне. Справа зияла чёрная пустота. Уйма столкнул туда камушек носком сапога — звука падения мы так и не дождались.