Эм + Эш. Книга 2 - Елена Алексеевна Шолохова

отец. Дома Сергей Петрович места себе не находил, терзался смутной тревогой, прислушивался к звукам в другой половине дома, но звукоизоляцию здесь сделали на совесть. Не выдержал — плеснул себе виски, хотя взял за правило среди недели не пить без особой надобности. Виски приятно обжигал, но облегчения не приносил. Сергею Петровичу казалось, что он повёл себя как-то не так. Что своим вмешательством испортил нечто хрупкое и важное для Ники, хотя перебирая в уме все свои слова, не находил чего-то уж такого катастрофичного.

Почему же ему так не по себе? В конце концов, не он, а его обозвали козлом. Другой бы на его месте спустил наглеца с лестницы, а он держался вполне. И если быть откровенным, то он почему-то и не рассердился даже. Опешил — да. Потому что привык к сервильности. Но ни злости, ни обиды не было. И если уж совсем честно, то этот Шаламов не вызывал в нём больше той жгучей неприязни, как вначале, до знакомства. В этой его бесхитростной прямолинейности определённо было что-то привлекательное.

Хотелось поговорить с дочерью, но там он, и теперь Сергей Петрович почему-то не чувствовал за собой права приходить и мешать им. Он подошёл к окну и вдруг увидел, как Шаламов стремительно перебегает дорогу. Один. Вот он дошёл до ворот коттеджного посёлка, перекрытых шлагбаумом, вот свернул за будку охраны и скрылся из виду.

Почему? А как же Ника?

Сергей Петрович поспешил к дочери.

— Он ушёл, ушёл, — повторял она, едва слышно подвывая. — Ты не знаешь его. Если он ушёл, значит, всё. Значит, больше не вернётся…

— Вернётся, куда денется, — бормотал растерянно Сергей Петрович. Она лишь качала головой.

— Нет, ты не понимаешь, он такой гордый. Это ты виноват, — всхлипывала она. — Ты хотел, чтоб он ушёл.

— Да мало ли чего я хотел. Я ж его не гнал отсюда. Вставай, вставай. Хочешь, чаю тебе сделаю с мёдом?

Наконец Сергею Петровичу удалось поднять дочь и, придерживая за плечи, отвести её в комнату. На столе всё ещё стояли неубранные тарелки.

— Он назвал меня козлом, — напомнил Сергей Петрович.

— Он не знал, что ты это ты.

— Об этом я уже догадался.

— Он просил передать тебе извинения.

— А сам что? Духу не хватило?

— Ему не понравилось, что я от него скрыла про тебя и про мужа…

Ника села за стол, уронив голову на руки. Она больше не всхлипывала, но острые плечи до сих пор мелко и часто подрагивали. Видеть дочь такой — сущая пытка. Настучать бы по лбу этому гордому. А ведь в какой-то момент за мальчишеской расхлябанностью, как ему показалось, проступили настоящие мужские черты. Да и чёрт бы с ним — ушёл и хорошо. Но как это объяснить Нике? Она вон как убивается. Словно почувствовав взгляд отца, Вероника подняла голову. Глаза сухие, отметил он, но совсем потухшие.

— Я не смогу без него…

Сергей Петрович сам отвёз Веронику на Александра Невского. Хотел и подняться в квартиру вместе с ней, но Ника яростно запротестовала. Просто оставить дочь и уехать он не мог, но и мозолить ей глаза тоже не хотел. Она попросила не мешать им. Поэтому пришлось поручить дежурство людям Сергеева, а самому вернуться домой с неспокойным сердцем.

* * *

Шаламов и сам не мог сказать, с чего вдруг он так взъелся на Веронику. Пока добирался из этого их пригорода на перекладных, успел остыть, хотя перед отцом Ники всё равно было неудобно, и это если мягко. А если уж говорить начистоту, то ему аж тошно от самого себя делалось. Вот чего он такой болван? Кто его за язык тянул? Почему он вечно ляпнет, а потом думает? Уж, казалось бы, пора запомнить, но нет… Естественно, ничего передавать отцу он не будет, хоть тут надо мало-мальски сохранить лицо.

А какого чёрта он психанул на Веронику? Это ей следовало на него обижаться. Она такая хорошая и добрая. Дурак он будет, если их отношения так нелепо закончатся. Он уже хотел набрать её номер, как в дверь позвонили. Ника. Пришла к нему сама. После всего!

Вероника выглядела какой-то поникшей. Привычного лоска и уверенности как не бывало, но сейчас такой она казалась ему ближе, что ли.

Она плакала в его объятьях и просила не бросать её.

— Да не брошу я, — шептал он ей в макушку.

Даже успокоившись, она то и дело касалась его: гладила руку, ерошила волосы, льнула к груди. Словно проверяла, что вот он рядом, живой, настоящий, её. И сексом занимались так, будто в последний раз — какие вещи она вытворяла, что аж дух захватывало, и как была неутомима.

Заснули совершенно измождённые лишь под утро, да так крепко, что не услышали, как в прихожей щёлкнул замок, как по квартире прокатилось капризное: ''Эдик! Эээдик! Ты гдеее? У меня сумки тяжеленные! Где…''.

Вероника растолкала Шаламова.

— Эдик, у тебя там на кухне кто-то есть.

Он разлепил глаза. Прислушался — и правда оттуда доносились негромкие звуки: охи, вздохи, покашливания. Всунув ноги в шорты, он прошлёпал на кухню.

— Мама, ты чего здесь? — удивился он.

— А что, я не имею права проведать единственного сына? — с надрывом спросила мать.

— Блин, ну не с утра же пораньше. Я там с девушкой вообще-то, — недовольно пробурчал он.

— Я еду на такси, везу ему продукты, потому что знаю, что сына голодает, что сына варить не умеет и питается как попало. А сыне плевать. У него там девушка…

Мать начинала заводиться, хотя, судя по запаху, уже успела выпить что-то сердечное.

— Мам, не начинай, а? И ничего я не голодаю. Моя девушка, кстати, очень хорошо готовит.

Но это уточнение, похоже, мать совсем не обрадовало. Наоборот. Она поджала губы, отвела взгляд к окну. Спустя минуту раздражённо выпалила:

— Ясно. Мать тебе больше не нужна. Теперь ты и без материнской заботы…

Она оборвалась на полуслове, устремив взгляд куда-то за его плечо. Глаза её расширились. Шаламов оглянулся и увидел в дверном проёме Нику. Она уже успела и одеться, и накраситься, и волосы прибрать, так что предстала во всеоружии.

— Познакомьтесь. Мама, это Ника. Ника, это мама.

Женщины поздоровались, но как-то настороженно, будто с опаской или подозрением — какой ещё сюрприз можно друг от друга ждать?

— Я, пожалуй, пойду, — засобиралась мать. — Была рада познакомиться, — сухо бросила она Веронике, уходя, но Шаламов знал, да и Ника догадалась, что всё как раз наоборот.

— Кажется, я твоей матери не понравилась, — вздохнула она, насыпая