Мы те, которых нет - Максим Шахов

– Получается, их командиры ждали захвата. И хотели посмотреть, что будет на базе после него? Тогда они подставили под нас своих бойцов!

– Бойцов? Несколько студентов и гопников – их спишут в расход и не вспомнят о них.

– Цель? – спросил я. – Накрыть опергруппу? Заявить о себе?

– Боюсь, что цель была иная.

– Какая?

– Генерал Юрасин.

– Это значит…

– Возможно, это протечка. Протекает информация об «НК». Тогда наше существование и методы работы уже не секрет.

– И нам объявлена война.

– На уничтожение.

* * *

Столбик термометра достиг тридцати пяти градусов. Задымились торфяники, ветра гнали гарь и дым на Москву. Казалось, хуже уже быть не может. Это Сахара.

Потом хлынули ливни. Температура не думала падать, и в Москву пришли тропики – натуральный период дождей где-нибудь во Вьетнаме.

– Меры Киотского протокола об ограничении выбросов углекислого газа в атмосферу явно недостаточны, – вещали в СМИ счастливые эксперты-экологи, впадавшие в радостный экстаз, когда самые мрачные их прогнозы оправдывались. – Парниковый эффект может повлечь скачкообразное увеличение температуры и гибель всего живого. Тогда наша планета станет похожей на Венеру, где температура на поверхности достигает пятисот градусов. Необходимы радикальные меры по ограничению промышленной активности человечества.

Москвичей терзала жара. Цены на кондиционеры взмыли вверх, вентиляторы расхватали.

Жара испытывала на прочность не только обывателей, но и пламенных борцов. Митинговая активность падала – бесплатно гулять в таком пекле дураков нет, и цены за подобные услуги резко выросли. Политические битвы переместились в Интернет и СМИ.

Сеть пухла от креативных предложений искать омоновцев и мстить за насилие над «мирными» демонстрантами. Запустила эту идею безумная поп-дива, которой при заталкивании в полицейский воронок вывихнули палец. Она разместила в Инете крик души – помогите найти обидчиков, я хочу отомстить им и их семьям. Долго смаковала, кого нужно ткнуть шилом, кого прирезать, в кого плеснуть кислотой. «ОМОН же живет в городке. Настоящие мужчины должны собраться и отомстить за нас». Допрыгалась до повестки. Следственный комитет чудесным образом не нашел в ее действиях состава преступления, о чем торжественно объявили СМИ. Тем самым злобные хомяки были воодушевлены на дальнейшую конфронтацию с органами охраны порядка.

Я безуспешно работал по «Альянсу». Была надежда на Глицерина, но он пропал. Сбросил телефон. От кого-то хоронится.

Конечно, можно его найти, кинуть в подвал и выбить все, что он знает. Но знает он наверняка немного. И представляет интерес только как ключик, открывающий мне дверь в «Альянс».

Кроме того, я продолжал общаться с публикой, часть которой была достойна дурдома, а остальные – каторги.

Иногда было интересно. Толстый, под сто пятьдесят кило, густо поросший шерстью, бородатый стареющий анархист, который сам муху не обидит, в пивнушке, сжимая, как гранату, кружку, вдохновенно читал мне лекцию:

– Терроризм – оборотная сторона государства. Единство и борьба противоположностей. Он оздоровляет общество, подстегивает иммунитет. В нем нет ничего плохого, Чак. Только отмирание государства и воцарение всемирной анархии позволит человечеству избавиться от насилия.

– Это будет не скоро, – вздыхал я.

– Куда нам торопиться?.. Знаешь, я делю террор по видам: политический, криминальный, маргинальный. Возьми Мексику – это криминальный террор с десятками тысяч жертв ежегодно. Наркомафия демонстрирует властям – на нашей поляне мы решаем вопросы, а вы собирайте налоги и ремонтируйте дороги. В этой войне государство, преступность и проигрывают, и укрепляются. Симбиоз. У нас же, к сожалению, процветает террор маргинальный. Огромное количество людей, которым нравится что-то взрывать.

– А «Альянс действия»?

– Тут нас ждут открытия. Наверняка на проверку они окажутся никчемными жалкими маргиналами. Истинный политический террор подразумевает респектабельность и продуманность. Выдвижение ультиматумов. А тут просто тупо взрывают что ни попадя. Маргиналы, однозначно.

– Сомневаюсь.

– Никаких сомнений… Маргинал – хорошее слово. Это человек без обязательств. Предвестник царства анархии.

– И гибели.

– Нет, анархия – это расцвет. Общество самоорганизуется на единственно правильных принципах. При этом погибнет девяносто процентов человечества. Но без этого нет пути к светлому будущему.

– Добрые вы люди, радетели за всеобщее счастье…

Когда я уже потерял надежду услышать Глицерина, он позвонил. Это было на третий день после того, как взрыв выбил душу из тела генерала Юрасина.

– Привет, Чак. Это Глиц. Помнишь?

– А, бомбер-неудачник.

– Ты чего по телефону?! Чак, ты ваще?!

– Молчу. Бомбер-счастливчик… Ладно, не дуйся. Чего хотел? Или поблагодарить звонишь?

– Встретимся?

– Пива захотелось?

– За пиво заплачу.

– Да ладно. Угощу страдальца за народное счастье.

– В «Кружке».

Мы встретились около пивного бара «Кружка» рядом с метро «Чкаловская». Он стоял немножко сгорбленный, пухленький, настороженно оглядываясь по сторонам. Увидев меня, широко и ехидно улыбнулся.

– Сегодня я плачу, – торжественно объявил он, махнув рукой в сторону гостеприимных дверей бара. С таким пафосом принято дарить заводы, уникальные алмазы или железные дороги.

– Заметано, – кивнул я, кажется, к разочарованию моего визави.

Мы устроились напротив плазменной панели. Время было раннее, народу немного, можно выбрать удобные места.

– Тебе темное или светлое? – спросил Глицерин.

– Мне эль.

– Пол-литра или ноль-три?

– Чего мелочишься. Две по ноль-пять. И свиные ребрышки.

Со вздохом Глицерин сделал заказ.

– Жить хорошо, – сказал я, отведав эля. – Хорошо жить еще лучше.

– Сам придумал?

– Ох, дите. Не знаешь классики советского кинематографа.

– Можно подумать, ты тогда жил.

– Историей интересуюсь. Тебе, как проводнику левых идей, наше имперское прошлое должно быть мило.

– Левые, правые… Дом надо взорвать, а потом решим, что на его месте строить.

– Что-то со взрывами у тебя неважно получается.

– Да ты знаешь… Да я вообще…

Он с сожалением прикусил язык, хотя его подмывало рассказать о своих подвигах.

– Нечего сказать, так и не говори, – изрек я. – Где там ребрышки?