Люфт. Талая вода - Хелен Тодд

– Снова потемки, – Роберт тяжело вздохнул и с осуждением покачал головой. – Садись, не обедала, не ужинала. Остался картофель, согрею чай.

– Я сама…

– Еще бы, сама. Садись, – его голос прозвучал непривычно строго, властно. – Молли отдыхает, Коул у себя – ему выезжать рано утром. Не хватало, чтоб еще и ты вымоталась… и тогда в пекарне останусь только я. Сам, знаешь ли, со всем не справлюсь.

– Роб? – Ани села за стол, тревожно заламывая пальцы, и с волнением рассматривала своего друга.

Уверенные, точные движения… Он делал все машинально: поджигал крохотную газовую плиту, ставил маленький горшок на пламя и грел воду. В этом всем сквозило что-то отчужденное, непривычное, далекое. Косая тень закрывала часть лица. В полумраке он казался старше своих лет. Строгий силуэт смягчила лишь мятая кофта и привычный теплый аромат дерева. Одеколон подарила Молли. Он был простой, совсем незамысловатый, но по-особенному подходил Роберту. Поначалу масляные духи отдавали липовым медом, затем сменялись смесью полевых цветов и горечью дубовой древесины, а как только насыщенная нота утихала, они превращались в мягкий и слегка терпкий запах свежих фруктовых дров. Теплый, успокаивающий, близкий.

– Что? – Он поставил на стол горшочек и большую стеклянную чашку с ароматным разнотравьем.

Печеный картофель с овощами пустил сок. Зачерпнув немного жидкости, она пригубила ее. Приятным теплом бульон проник в желудок. Картофель полностью разварился и от этого стал еще вкуснее. Пряные специи придавали ему легкую кислинку и остроту. Тепло, согревая, растекалось по телу.

– Как ты?

В этом простом, ничего не значащем вопросе скрывался подвох. И Ани, затаив дыхание, отвела взгляд. Она спрашивала и боялась, что услышит ответ. Сейчас Роберт был другим, вновь напоминал серую тень, которую она встретила в ту ночь: холодный, раздраженный, тревожный… чужой.

В прошлом

Потерянные люди всегда стараются быть в движении. Это имитирует жизнь. Будто в конце пути что-то изменится, будто в следующем квартале начнется новая жизнь. Но это обман.

Роберт крепко сжимал в руке чемодан. В небольшом квадрате хранились поношенные свитера – он нашел их на чердаке в разваленном доме, – несколько рубашек и выцветшие брюки. Его запутанные волосы из-за сильного ветра закрывали глаза. Он дышал полной грудью, наслаждаясь прохладой. Еще пара часов, и чистый воздух вновь наполнится гарью. В подвалах начнут топить старые печи и камины, во дворах – жечь костры.

Октябрь задушил последние теплые вечера, размазал по мокрым улицам разноцветные листья, наполнил дома первыми заготовками дров. Тишина.

Этот город был больше предыдущего. Роберт по привычке ходил возле рассыпавшихся домов в надежде найти еду, воду и теплую одежду. В чемодан много не помещалось, да и запасов не хватило бы дольше чем на трое суток. Черствые корки хлеба, немного овощей, сыр.

Он зашел в небольшой и узкий подъезд. Пахло сыростью и гуталином. Насыщенный запах темноты, скорби и переизбытка эмоций. Роберт ничего из этого не ощущал. Он давно ко всему привык. Этим людям больше не нужны ни вещи, ни еда. А он – жив. За несколько лет разрушений он вырос, вытянулся, очерствел. Заглядывая в безликие и пустые глаза мертвецов, он осознавал, что внутри ничего не шевелится, не вздрагивает. Роберт считал, что жалость – это плохое чувство. Жалость вынуждает совершать не те поступки, привязываться к нежеланным людям, цепляться за то, чего нет. Но он умел сопереживать.

В крохотной квартире он нашел засохшие маковые булочки, немного чая и горсть орехов. Остальное уже разобрали. Насыпав орехи в небольшой карман, Роберт поспешил прочь. Пусть другим достанется то, что он не нашел. Покой.

Среди бесчисленных трехэтажных домов виднелся разваленный особняк. Его витражные стекла отражали свет, исходящий от серого неба. Полупрозрачные тени мягко окутывали осколки, пряча под широкими кронами деревьев кусочки жизней. Он хотел пройти мимо, но взгляд зацепился за серый силуэт под крыльцом. На вид совсем еще юный мальчишка кутался в бесполезный свитер. Холодало.

– Эй, чего ты здесь сидишь? Пошли… Эй…

Роберт потряс крохотную фигурку за плечо. Та подняла голову. Бледное, словно кости, лицо было испачкано в пепле и крови. Слишком женственные черты. Бездонные кофейные глаза, наполненные горечью. Роб вздрогнул, будто почувствовал этот резкий и неприятный привкус.

Онемевшие пальцы, слабые и безвольные, с трудом удерживали чашку. Старые воспоминания вскрыли затянувшиеся раны, впуская в душу прежний холод. Он был страшнее, чем вьюга за окном. От него не спасет затухающая печь. От него не сбежать.

– Все нормально, не бери вчерашнее в голову – нахлынуло. – Он сжал руки, усмехнулся и заглянул Ани в глаза.

Неприятное чувство полоснуло ее, крохотными семенами посеяв тревогу. Он вновь сделал шаг назад, закрывая свои эмоции, закрывая себя, не впуская в изможденную от переживаний душу. Отстранялся, словно это могло спасти от пропасти, но ведь она за спиной, она там, где не видно, там, где не ожидаешь.

– Что же тогда тебя тревожит? – Она решилась на этот вопрос и тут же осеклась.

В горле пересохло, от сладкой травяной воды воротило. Аннетт, скрываясь за широкой кружкой, делала вид, что пьет. Горячие прикосновения смачивали обветренные губы, но при этом обжигали так же, как взгляд Роберта, от которого она пряталась.

– Ты, – Роберт неожиданно тепло рассмеялся и тут же посерьезнел: мягкая улыбка сменилась суровым взглядом. – Завтра никакого шитья – иначе я выброшу все твои игольницы вместе с швейной машинкой.

– Я бы и сама выбросила эту рухлядь, да жаль, – Ани тяжело вздохнула. – Новую вряд ли можно достать. Конечно, если здесь нет магии, переносящей в какую-то другую, более счастливую реальность.

Он выбросит игольницы… Сейчас Ани казалось, что она – та самая мягкая и безобидная подушечка, в которую беспощадно вонзают острые иголки воспоминаний, черствости, безразличия и невыносимой заботы, которая, словно штормовые волны, то окутывала ее своей добротой, то оставляла высыхать и задыхаться на сухом песке. Ей казалось, что все это какая-то игра, странный, замысловатый узор на мятой и потрепанной ткани, который она никак не может отгадать.

– Посмотрим мы твою машинку, ничего ей не станет. – Роберт забрал у нее из рук чашку. – Оставь, все равно только делаешь вид, что пьешь.

Теплая ладонь на долю секунды скользнула по ее пальцам, и Ани невольно разжала их, разрешая забрать бесполезный напиток – он не согревал тревожное сердце. Аннетт отдернула руки и спрятала под стол. Их обожгло воспоминание о неприятном ледяном прикосновении, которое она совсем недавно испытала возле входа в пекарню. Эдвард сжимал ее пальцы, болезненно давя на кожу. Знал ли он, что причиняет боль? И вот теперь, после бережных прикосновений Роберта, воспаленные от холода костяшки заныли, показывая разницу, напоминая, что все еще чувствуют странное покалывание и непривычную дрожь. Такую же, как в тот вечер. Значил ли он что-то для Роберта?