Восхождение - Анатолий Михайлович Медников

вокзале было темно, окна всюду зашторены, только у проводников светились ручные фонарики. Но мне не было страшно, потому что кругом толпилось много людей. Мама нервничала, все время дергала за руку и цепко держала меня — боялась потерять в суматохе. Помню, как меня больно толкали чемоданами, мешками. И посадка была трудная, еле-еле влезли в переполненный вагон.

Копелевы уехали в город Катайск, под Челябинском.

Две недели спустя с того же вокзала эвакуировалась в Новосибирск семья ведущего инженера по испытанию самолетов Михаила Дмитриевича Соколова — его жена Зинаида Петровна и маленькая темноволосая дочка Римма.

Пожалуй, ничто так не способствует душевному сближению, как тождество пережитого, общность житейского опыта. Недаром замечено, что полнее всего могут понять друг друга люди одного поколения, дети одной судьбы, разделившие с народом все тяготы и радости своего неповторимого времени.

Думая об этом, я имею в виду не только Владимира Копелева и его жену Римму Михайловну, которые встретились в Москве через двадцать лет после этих дней эвакуации, полюбили друг друга и поженились. Я имею в виду своих сверстников и самого себя, всех, кто был в Москве в эти критические и незабываемые дни октября сорок первого года.

Пожалуй, тяжелее этих дней не было за всю войну.

Враг стоял у самых ворот столицы. Бои шли в ста восьмидесяти километрах. Москва — прифронтовой город. Пятнадцатого октября началась эвакуация правительственных и партийных учреждений, крупных оборонных заводов, научных и культурных ценностей. Тысячи коммунистов и комсомольцев были мобилизованы на вокзалы, продовольственные пункты.

Мне никогда не забыть Москву в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое октября. Я шел тогда пешком через весь город — от Сокольников, где жил мой друг, до своего дома на Ленинградском шоссе. Трамваи не ходили. Можно было проехать в метро, но я хотел увидеть город.

Улицы пустынны. На Садовом кольце противотанковые надолбы, груды мешков с песком. Артиллерийские батареи, стоявшие ранее на крышах, теперь спустились на мостовые и выставлены на прямую наводку по... танкам и пехоте немцев, если они ворвутся в город.

Ночь была теплая, тихая, я шел быстро, но не мог согреться, не мог унять нервной дрожи, которая пронизывала меня только от одного сознания, что Москва может стать полем боя, что грядет нечто подобное событиям тысяча восемьсот двенадцатого года. И, признаться, мне уже кое-где мерещились пожары и взрывы, если вдруг взлетала из-за домов красная сигнальная ракета или же яркий луч прожектора на мгновение вырывал из темноты угол здания, кусок крыши.

Я не сомневаюсь, что похожие чувства испытывали в ту ночь уезжавшие из Москвы Михаил Дмитриевич и Зинаида Петровна Соколовы, то же состояние тревоги закрадывалось и в душу маленькой Риммы.

И должно быть, потому уже в зрелые свои годы Римма Михайловна и Владимир Ефимович Копелевы так полюбили Москву, так приросли к ней сердцем, так радуются ее успехам, что детство их совпало с тяжелой для города годиной, предельно обострившей ощущение кровного, неотъемлемого родства с нашей великой столицей.

Потом это чувство усилилось, окрепло с годами труда Владимира Копелева на стройках. Ведь он стал одним из тех сотен тысяч людей, которые не только живут в Москве, но и строят ее.

Вспоминая шестнадцатое октября сорок первого года, Римма Михайловна говорила мне:

— Именно в ту ночь, когда мы уезжали в Новосибирск, немецкие самолеты налетели на Москву и бомба попала в наш дом на улице Маркса — Энгельса, неподалеку от знаменитого Музея изобразительных искусств имени Пушкина. Я думаю, фашисты целились в Кремль, но промахнулись.

Устроив семью в эвакуации, отец Риммы вернулся в Москву ровно через месяц.

Михаил Дмитриевич писал тогда, что был поражен, увидев разрушенный свой дом. Повреждения были таковы, что в свою квартиру ему пришлось влезть по пожарной лестнице. Рама окна оказалась выбитой. На полу комнаты валялись осколки бетона с обвалившегося потолка, штукатурка, стекло.

Ни мебели, ни вещей в квартире не оказалось.

Уже девятнадцатого октября Государственный Комитет Обороны объявил о введении в Москве осадного положения. Заставы были закрыты. Вводились пропуска на въезд и выезд из фронтового города. Тысячи москвичей добровольно записывались во вновь формируемые коммунистические батальоны. В Москве воцарился суровый военный порядок.

Единственной памятью о былой жизни и дорогой для Михаила Дмитриевича реликвией оказался черный рояль.

Отсыревший, но еще сохранившийся, одиноко стоял черный рояль среди хаоса и запустения разбомбленного дома. Михаил Дмитриевич открыл крышку, тронул клавиши, пробуя звук. Странно звучали струны в комнате с пробитыми стенами и потолками, в холодном воздухе подступавшей зимы.

Расстроенный Михаил Дмитриевич, как он и сообщил об этом в письме жене, с горя выпил на крышке рояля захваченную на случай радостного возвращения домой четвертинку водки...

...Михаил Дмитриевич служил тогда в авиационном отряде, базировавшемся на аэродроме Быково. Вот в это подмосковное местечко и прилетела к нему в сорок втором году дочка, которую Зинаида Петровна отправила вместе с женой знакомого генерала, возвращавшейся в Москву. И девочка на всю жизнь запомнила, как она летела в настоящем военном самолете, пристроившись рядом с боевым местом воздушного стрелка.

Через несколько месяцев вернулась в Москву и Зинаида Петровна. Семья Соколовых получила комнату опять же в доме рядом с Музеем изобразительных искусств. И первым делом в новую комнату был втащен черный рояль. С тех пор, вот уже почти тридцать лет, семья Соколовых, а затем и Копелевых не расстается с роялем. Как видно, иной раз и вещи приобретают свою примечательную историю, свою значимость в семейной хронике.

В 1944 году Михаил Дмитриевич Соколов, направленный в служебную командировку, погиб в авиационной катастрофе при испытании самолетов. Ему было всего лишь тридцать восемь лет.

Зинаида Петровна осталась вдовой. Как ни велико было горе, а надо было преодолеть его, найти в себе силы для воспитания дочки. Зинаида Петровна пошла служить сначала техником-строителем (в военную пору в Москве было мало музыкальных школ), а потом графиком-художником, брала работу на дом. Жилось тогда матери и дочке трудно.

Примерно в это же время, немногим раньше, в конце сорок третьего года, вернулась из эвакуации и поселилась в Москве семья Копелевых. Софья Яковлевна Копелева в тот год тоже считала себя вдовой, ибо от мужа с фронта не поступало никаких вестей с самого начала войны. Ни вестей, ни аттестата. Жалованье бухгалтера в магазине невелико, да и много ли стоили деньги в