Война на уничтожение. Что готовил Третий Рейх для России - Егор Яковлев

В случае с французской революцией концепт де Буленвилье вскоре позабылся, так как после поражения Наполеона полной реставрации не произошло. Историки-интеллектуалы обдумывали новые теории, объясняющие крах аристократии времён Людовика XVI. Одну из таких теорий в 1853 году предложил барон Артюр де Гобино в труде под названием «Опыт о неравенстве человеческих рас»[121]. Как отмечала Ханна Арендт, «он был вынужден объяснять, почему лучшие люди, дворяне, не могли даже надеяться вернуть себе своё прежнее положение. Шаг за шагом он приравнял падение своей касты к падению Франции, потом – западной цивилизации, а затем – и всего человечества. Таким образом, он пришёл к открытию… о том, что падение цивилизаций происходит из-за вырождения расы, а раса загнивает из-за смешения кровей»[122].

Для нашей темы важно отметить, что частным случаем такой загнивающей расы Гобино называл славянство. «Славяне, – писал он, – выполняли в Восточной Европе ту же функцию долгого и молчаливого, но неотвратимого влияния, какую в Азии взяли на себя семиты. Подобно последним, они создавали стоячее болото, в котором, после кратковременных побед, тонули всё более развитые этнические группы. Неподвижное как смерть, неумолимое как смерть, это болото поглощало в своей глубокой темноте самые пылкие и благородные принципы, не претерпевая при этом почти никаких изменений и после редких всплесков активности вновь возвращаясь в прежнее состояние спячки»[123].

По мнению автора, «на Западе славяне могут занимать только подчинённое социальное положение и вряд ли будут играть заметную роль в будущей истории, как не играли её в прошлом, если бы не огромная территория, которую они занимали»[124].

В нацистской Германии труд Гобино провозгласят классическим, и немецкие школьники будут знакомиться с ним в рамках школьной программы. Однако на современников «Опыт» не оказал серьёзного влияния. Его актуальность проявилась только спустя 30–50 лет, когда мир вступил в первую фазу активной глобализации.

Детища прогресса – быстроходные суда, железные дороги и телеграфная связь – окончательно связали воедино большую часть территорий планеты. Это вскоре сделало общим достоянием цивилизованных стран ту мысль, что Земля конечна и её ресурсов не хватит на всех. Немедля обострились намерения великих держав разведать и присвоить любые богатства, которые несут в себе свободные земли, – месторождения золота, алмазов, каучука или, скажем, нефти, когда обнаружилось её гигантское значение. Ещё одним мотивом для захвата стал контроль над новыми транспортными коммуникациями вроде Суэцкого канала – этим, в частности, было обусловлено вторжение Англии в Египет в 1882 году. Таким образом, за последнюю треть XIX века великие государства колонизировали в мире всё, что ещё оставалось свободным до этого момента.

Динамику колониальных захватов стимулировало появление новых игроков на большой шахматной доске геополитики. Владычица морей Англия неожиданно для себя обнаружила, что её бывшие колонии в образе США вышли на первое место в мире по промышленному развитию и властвуют над Западным полушарием. В Европе на пятки англичанам наступала молодая и дерзкая Германская империя, которая не только перегнала Альбион по добыче угля и выплавке чугуна и стали, но и строила мощный океанский флот с явным намерением господствовать над морями. На Востоке поднималась загадочная Япония, силы которой были до конца не ясны. После отмены крепостного права в эру модернизации вступала Россия, которая нанесла поражение туркам в 1878 году, освободила Болгарию и запустила скачкообразный процесс распада Османской империи, явно претендуя унаследовать её влияние на Балканах. Получив новые импульсы от капиталистического прогресса, все эти государства стремились изменить миропорядок в свою пользу.

К колониальной политике свои правительства поощряли, а в некоторых случаях и понуждали (через прессу и агентов влияния) юные транснациональные корпорации. Они также были заинтересованы в захвате ресурсов, рынков сбыта и рабочей силы для преумножения капитала. Именно алмазная корпорация «Де Бирс» и её лидер Сесиль Родс вовлекли Британскую империю в англо-бурскую войну для захвата золотоносных жил Трансвааля. В других случаях бизнес приходил уже на готовое. Так, знаменитый резинотехнический гигант «Мишлен» приобрел огромные плантации гевеи во французском Индокитае. На них за бесценок трудились местные жители, которые сохранили о влиянии корпорации такую память, что в 1954 году, во время войны вьетнамцев за независимость, солдаты Хо Ши Мина ругали французских военнопленных не просто оккупантами, но и «слугами Мишлен».

Что особенно важно, империализм (и расизм в качестве его инструмента) виделся сильным мира сего как лучшее средство борьбы с внутренней смутой. Тяжёлое положение подталкивало рабочих к стихийным бунтам против властей и борьбе за свои права. Но империализм предлагал действенные лекарства от этой социальной болезни. Аристократы и буржуа узрели возможность умилостивить собственную «чернь» за счёт ограбления заморских дикарей.

Более всего в формировании этой концепции преуспели британцы. Хотя английские пуритане и бежали массово в Новый Свет, но пуританские претензии на богоизбранность вошли в государственную идеологию Великобритании так же прочно, как и в США. Уже в начале XVII века, пишет Дэвид Стэннард, «британцы считали себя самым цивилизованным народом на Земле и вскоре одобрительно кивали в ответ на слова Оливера Кромвеля: “Бог был англичанином”»[125].

Реакцией на лозунги Великой французской революции «Свобода, равенство и братство» в Англии стала философия Эдмунда Бёрка. По словам Ханны Арендт, «не посягая на права привилегированных классов внутри английской нации, Бёрк распространил принцип… привилегий на весь английский народ, представив англичан как своего рода дворянство среди других наций. Отсюда его презрение к тем, кто претендовал на освобождение как реализацию прав человека, претендовать на которые, по его мнению, подобало только как на права “английского человека”»[126]. Такой подход должен был преодолевать социальные противоречия.

Далее большой вклад в формирование представлений о национальной исключительности англичан внёс викторианский премьер-министр Бенджамин Дизраэли с его максимой «права англичанина для меня выше прав человека». Именно Дизраэли первым в политической риторике осуществил биологизацию ветхозаветных представлений о богоизбранности; по его мнению, Бог избирает тот народ, у которого чистая кровь. Или ещё проще: Бог есть кровь. Дизраэли мечтал о создании расы господ из англичан и призывал искоренить все вредные учения о естественном равенстве людей. Для среднего класса это означало, что отсутствие некоторых привилегий в рамках британского общества будет с лихвой компенсировано привилегиями в мировом масштабе[127].