Лабиринт Фавна - Гильермо Дель Торо

– Прошу извинить мою жену. – Видаль высвободил руку и взял свой бокал. – Она воображает, что эти глупые истории кому-то могут быть любопытны.

Кармен Кардосо смущенно опустила взгляд. В некоторых сказках говорится о таких вот званых обедах. Может, надо было Офелии предупредить маму, что она приняла Синюю Бороду за принца?

Мерседес, войдя в комнату, увидела, как поникли плечи Кармен, и с радостью шепнула ей хорошие новости.

– Прошу меня извинить, – пролепетала Кармен Кардосо. – Моя дочка…

Она не договорила.

Никто не смотрел на нее, пока Мерседес везла к двери кресло на колесиках.

– Капитан, я вам говорил, что знал вашего отца? – спросил генерал. – Мы оба воевали в Марокко. Я был с ним знаком недолго, но он произвел на меня сильное впечатление.

– В самом деле? Я не знал.

Мерседес поняла по голосу, что Видалю вопрос неприятен.

– Его солдаты рассказывали, – продолжал гость, – что генерал Видаль, умирая на поле боя, разбил свои карманные часы о камень, чтобы сын знал точное время его смерти. И чтобы показать сыну, как умирает храбрец.

– Чепуха! – ответил Видаль. – У моего отца никогда не было карманных часов.

У Мерседес чесались руки выхватить серебряные часы у него из кармана. Пусть все видят, что он такое – надтреснутая, лживая вещица. Но она молча выкатила кресло из комнаты. Девочка ждет. Мерседес набрала для Офелии горячую ванну – пусть отогреется. Пробовала отстирать платье, но оно было безнадежно испорчено.

Когда Мерседес втолкнула инвалидное кресло в ванную, Офелия отвела взгляд, стараясь не смотреть матери в глаза. Лицо девочки все еще выражало гордость и намек на бунт. Раньше Мерседес такого за ней не замечала и считала, что это лучше, чем грусть, которая в первые дни после приезда окутывала Офелию, словно тень. Мама Офелии была другого мнения. Она подняла с пола испорченное платье, разгладила рукой изгвазданную ткань.

– Офелия, мне очень больно из-за твоего поведения.

Мерседес оставила их одних. Офелия глубже погрузилась в горячую воду. Она все еще чувствовала, как по рукам и ногам ползают мокрицы, но она выполнила первую задачу Фавна. Все остальное не важно, даже мамино расстроенное лицо.

– Когда искупаешься, Офелия, ляжешь спать без ужина. Ты меня слушаешь? Иногда мне кажется, что ты никогда не научишься вести себя как следует.

Офелия все так же смотрела в сторону. Мыльная пена показывала ей ее отражения в тысяче сверкающих пузырьков. Принцесса Моанна!

– Офелия, ты меня огорчила. И отца тоже.

Кресло с трудом развернулось на кафельном полу. Когда Офелия подняла голову, мама была уже у двери.

Отец… Офелия улыбнулась. Ее отец – портной. И король.

Едва за мамой закрылась дверь, Офелия услышала стрекотанье крылышек. Фея присела на край ванны, снова в облике насекомого.

– Я добыла ключ! – шепнула Офелия. – Отведи меня в лабиринт!

В стародавние времена, когда магия не пряталась от глаз людских так старательно, как в наши дни, в лесу стояла мельница. Говорили, она проклята, потому что в мельничном пруду солдаты одного знатного дворянина утопили ведьму.

Каждый год в день смерти ведьмы вся смолотая на мельнице мука становилась черной. Даже кошки, охраняющие зерно от мышей, не решались к ней подойти. Мельник Хавьер выбрасывал испорченную муку в лес. Наутро она исчезала, как будто деревья впитывали ее корнями.

Так продолжалось семь лет. Ведьма умерла туманным ноябрьским днем, и на восьмую годовщину ее смерти земля с утра была белая от свежевыпавшего снега. Черная мука на белом казалась еще чернее, словно сама ночь сошла с неба, уступая место дню.

Наутро, как всегда, мука исчезла, но в этот раз на снегу чернела цепочка следов. Мельник пошел по следам. Они вели к пруду. Тонкий лед на нем был разбит, и на поверхности воды плавали комочки черной муки, будто хлопья пепла.

В душу мельника заполз ледяной страх, и он бросился бежать сломя голову. Он видел, как топили Росио восемь лет назад. Когда солдаты ушли, он хотел вытащить мертвое тело на берег, но водоросли, похожие на зеленые космы водяного, цепко держали утопленницу. А когда мельник взял лодку и добрался до середины пруда, труп уже погрузился на дно. Что, если она все еще там? – подумал мельник. Что, если Росио явится отомстить за то, что он ее не спас, хотя знал с детства и однажды она даже вылечила его жену от злой лихорадки?

Мельник подошел ближе к воде, хоть одним глазком увидеть, чьи следы, так похожие на человеческие, отпечатались на снегу. Осторожно, Хавьер! – шептали голые ветви деревьев. Тот, кто обитает в пруду, создан из убийства и жестокости. Грехи человеческие не забыты. Они приносят отравленные плоды.

Но люди не понимают речь деревьев. Они разучились слушать лес. Мельник сделал еще шаг к пруду. Что-то двигалось подо льдом – серебристое, как луна, когда Росио танцевала в ее лучах.

Из воды показалось женское лицо такой дивной красоты, что мельник шагнул еще ближе. Глаза неведомого существа были золотистые, как у жабы, и оно тянуло к мельнику руки с перепонками между пальцев. Но Хавьеру было все равно. Он жаждал прикосновения этих рук сильнее, чем объятий жены, сильнее всего на свете. Он вошел в воду и прижал к себе мерцающее тело, хотя оно было холодно как лед. Губы твари были покрыты черной мукой. Мельник поцеловал их и почувствовал, как сердце его становится холодным и серебристым, но отпустить ее не мог. Так они и ушли вместе на дно, не размыкая объятий.

Под вечер жена мельника отправилась его искать. Двойная цепочка следов – мужа и еще чьих-то – привела ее к пруду. Мельничиха долго звала, стоя возле темной воды. Ответа не было. Тогда она побежала в деревню, где жили ее родители, и стала кричать на рыночной площади, что ведьма из пруда слопала ее мужа.

Вскоре к пруду двинулась разъяренная толпа с сетями, вилами и дубинками. Они остановились у берега – там, где следы мельника уходили в воду. Что-то сверкало на дне, будто груда серебра. Крестьяне позабыли про слезы мельничихи. Они могли думать только о серебре. Забросили сети, но ничего не вытащили. Тогда они подожгли свои дубинки и хворост, какой только нашли на берегу, и пустили в пруд, так что вся поверхность запылала и от воды повалил пар.

Крестьяне не остановились, пока не вырубили и не сожгли все деревья поблизости от берега, а от пруда остались только почерневшая от сажи галька да несколько дохлых рыбин. Среди всего этого лежали два комка серебра, похожие на сплавленных воедино любовников.

Тут крестьяне попятились, а мельничиха с криком упала на колени – она узнала черты мужа в одном из двух лиц, слившихся в поцелуе. Никто не посмел коснуться серебра. Мельничиха вместе с другими вернулась в деревню, и никто больше не возвращался к этому страшному месту.