Книга о бамбуке - Владислав Баяц

Сунг был не слишком обрадован приглашением, хотя ему было приятно, что о его работе знают. Он не хотел вновь окунаться в атмосферу двора, в которой жил раньше. Чиё его понимала.

Сунг написал вежливое письмо, в котором благодарил за оказанную честь, но приносил извинения и выражал сожаление, что из-за одолевшей его болезни не в состоянии принять приглашение. Отправив это письмо, он почувствовал облегчение. Однако за несколько дней до даты приема при дворе в Храм прибыл посланец императора, выразивший удовлетворение тем, что застал ученого на ногах, а не в постели. Он коротко сообщил Сунгу, что тот должен быть готов назавтра отправиться в столицу.

«Отчего такая забота обо мне? К чему столько воинов для сопровождения?» Сунг предчувствовал неприятности.

Он позвал Чиё.

— Тебе должно быть понятно — они пришли, чтобы увести меня силой. Меня ждет несчастье. Я думал, что с твоей помощью мне удастся овладеть своим прошлым, но вот — и настоящее у меня отнимают. Не знаю, что могу тебе сказать, кроме того, чтобы ты была осторожна и берегла себя.

Чиё взволнованно смотрела на него, не в силах выговорить ни слова. Чтобы скрыть слезы, она повернулась и выбежала из комнаты. Кики поспешил за ней, громко негодуя.

* * *

Сунг с посланцем прибыли в столицу за день до церемонии. Оживление на улицах и площадях отвлекло Сунга от мрачных предчувствий. Он так давно не был в городской толчее, что забыл, как себя в ней вести. Вместо бедных сельских домов он видел перед собой красивые, крепкие городские фасады с обилием разнообразных надписей, цветов и веселящих глаз окон. Сутолока была, на его взгляд, невыносима. Людям приходилось обходить друг друга, чтобы не столкнуться. Базар, мимо которого они прошли, походил на огромное гнездо голодных птенцов, которых кормят терпеливые матери.

По мере того как они приближались к двору, подъем становился все круче. Высокие стены дворца разделили два мира. Здесь шум был побежден почти полной тишиной. Слышалось только звяканье оружия и доспехов стражи. За воротами Сунга ждали каменные лестницы, которые вели непосредственно в императорские покои. Наконец Сунг очутился в роскошно убранной комнате. Появившиеся затем девушки должны были вымыть, одеть гостя и выполнять всякое его желание.

Успокоившись, Сунг даже не ждал завтрашнего дня. Он позволил ему приближаться.

Тех нескольких вечерних часов, которые мы провели вместе после разговора с Тецудзиро, было достаточно, чтобы я почувствовал на себе изменившийся взгляд Рёкаи. В нем был страх, смешанный с уважением. Означал ли такой взгляд благоговение — я не знал.

Начался день, определенный для ритуального сбора подаяния. Это был мой первый выход за монастырскую ограду за целый год.

Рёкаи помогал мне в подготовке. Я надел свое повседневное белое кимоно и поверх него — длинное черное одеяние. Только сейчас я заметил, хотя и облачался в него каждый день, что оно было чистое и штопаное. Кто-то ночью позаботился обо мне. Рёкаи на своей одежде показал, что следует делать дальше. Я поднял нижнюю часть одеяния и гайтаном закрепил его края вокруг пояса. Надел белые гамаши и обулся в соломенные сандалии. Когда я внимательно посмотрел на всех десятерых унсуи, отряженных на сбор подаяния, то понял, насколько нам подходит это название; дословно оно означает «туча и вода». Я получил еще две полезные вещи: сплетенную из вербовых прутьев шляпу в виде огромного гриба под названием «адзирогаза» и черную торбу из того же материала, что и верхнее одеяние. Ее украшала белая надпись с названием монастыря. Шляпа должна была защищать меня от сильного солнца или дождя и снега. Ее нельзя было надевать, пока не покинешь монастырские стены.

Я сидел в стороне от всех. Я был учеником, который еще не испытал красоты даяния и принятия. Тэцудзиро словно услышал мой внутренний голос. Он присел возле меня.

— Цао, ты не должен чувствовать себя оскорбленным, когда тебе что-нибудь подают. Польза от даяния духовной и материальной милостыни неизмерима. Такая милостыня рождает гармонию и ощущение полноты. Завтра Хоун велит разделить все полученное на четыре части: первую нужно отдать тому, кто просит с тобой вместе, вторую — тем, кто страдает от голода, третью — духам покойных, а четвертую — оставить себе. Но не забывай, что это знают не только те, кто принимают, но и те, кто дают. Люди благодарны монахам за сутры, которые те читают им. Дар — это знак уважения. Принятием дара ты и их ведешь к просветлению. Если б все люди делали то же, что и мы, высокомерие исчезло бы.

— Но что делать с гордостью, дайси?

— Ты должен опустить гордость. Ты — тот, кто должен внушить доверие человеку, перед дверью которого стоишь. Если ты не сумеешь этого сделать, ты станешь объектом для насмешек простых людей и будешь похож на бродягу, бегущего от деревенских псов. Мне иногда удавалось успокоить ссору между мужем и женой, без единого слова, одним своим появлением. А почему? Потому что во мне они видели свое настоящее лицо — то, которое было у них, когда они еще не родились.

— Когда они еще не родились?

— Да. Вот как мы поступим: хотя я не являюсь твоим роси, я задам тебе коан, который ты должен решить до своего возвращения сюда. Какое лицо было у тебя, прежде чем ты родился?

Он оставил меня в смятении. Имел ли он в виду лицо в материнской утробе или еще раньше, до того, как я был зачат?

Рёкаи дал нам знак, что пора отправляться. Мы двинулись с торбами на шее и шляпами, прижатыми к животу. Рёкаи — первый, я — в конце. Головы унсуи раскачивались на ходу, вразнобой попадая в поле моего зрения. Все мы бормотали сутру. В пути можно было произносить только ее. В остальное время должна была царить полная тишина.

Мы шли по утоптанной тропе среди густого кустарника. Солнцу лишь иногда удавалось одним лучом, словно огромным и острым мечом, отсечь кусочек пространства и засверкать на земле. Не в силах справиться с собой, я отошел в сторону, чтобы искупаться под золотым потоком.

Затем, спустившись, мы пошли вдоль рисовых полей. Посреди равнины стояла одинокая хижина. Она выглядела заброшенной. Я не успел ничего подумать, как Рёкаи крикнул нам:

— Как известно, я не имею права говорить. Но не все из вас знают, что это та самая хижина Обуто Нисана, о которой теперь рассказывают легенды.

Оглянувшись на меня, Рёкаи умолк и быстро пошел дальше.

Село было бедным, но у домов были чистые стены, починенные крыши. Я наугад остановился перед одним из них и постучал. Когда мне открыла молодая женщина, я прочитал сутру, которой желал ей благоденствия в семье. Явно выражать благодарность нам не разрешалось. Спустя некоторое время моя торба потяжелела. Несколько человек даже дали мне денег. Я решил постучать еще в одну дверь, а потом идти к условленному месту, откуда мы все должны были отправиться в монастырь.

Дом стоял на самом краю села. Он отличался от большинства других своей ветхостью. Когда я постучал и услышал шаги, что-то сказало мне, что я ошибся. Но уже не было времени уйти. Старуха с широким лицом, изрезанным глубокими морщинами, смерила меня взглядом безо всякого выражения и захлопнула передо мной дверь. Мгновение я стоял без движения, а потом постучал еще раз. Она открыла, пробормотала что-то (что — я не расслышал) и опять оставила меня один на один со звуком захлопываемой двери. Без малейшего раздражения я постучал вновь. На сей раз старуха показала свой норов — перед тем как потерять сознание, я успел заметить только шест, опускавшийся на мою шляпу.