Люди Грузинской Церкви. Истории. Судьбы. Традиции - Владимир Лучанинов

Игуменья монастыря Мариам (Микеладзе) – представительница древнего княжеского рода, и в ее крови, видимо, есть некое врожденное знание о том, как совмещать красоту с простотой, равно как и уют с аскезой. Матушка вполне уверена в том, что делает, она основательна, и видно, что бремя правления ее не слишком тяготит. Игуменья

Мариам переводит на грузинский язык для сестер наиболее значимые современные русские духовные книги, в том числе и некоторые книги нашего издательства. Перед отъездом домой я еще раз посетил этот удивительный монастырь, побывал на литургии, причастился. Это было естественным продолжением нашей беседы, общение вышло более насыщенным, чем просто интервью или даже интересный рассказ о жизни. Многие слова игуменьи прозвучали ответами на мои внутренние вопросы. Ничего удивительного-монастырь Преображения. Гора. «Хорошо нам здесь быти…»

Я родилась в 1964 году. Помню, в детстве каждый вечер в программе «Время» появлялся Брежнев – ничего не менялось, и казалось, что так будет всю жизнь. А когда я пошла в школу, нам так много рассказывали о Ленине, что можно было подумать, будто это он создал грузинскую письменность и вообще все хорошее, что есть на этом свете.

Отец мой не был партийным, а дедушка, которого я особенно любила, в партии состоял – он был хорошим специалистом, занимал большую должность председателя Комитета по науке и технике, и членство в партии было для него необходимым условием.

Детство помнится мне как хорошее и светлое, обстановка в семье была мирной и доброжелательной, но все же мы жили двойными стандартами: в четвертом классе я носила пионерский галстук, потому что так было нужно, при этом я не верила в идеи коммунизма и, как только уроки заканчивались, сразу же его снимала. Всю фальшь этой ситуации я осознала, когда однажды получила строгое предупреждение за такой поступок. А когда я была в «Артеке», это чувство во мне усугубилось.

В моей семье о вере не говорили, при этом по-своему верила я всегда. Когда становилось страшно, я вспоминала о Боге и просила Его о помощи. А в четырнадцать лет я очень захотела принять крещение. Мы крестились вместе с сестрой, при этом мама моя тогда была еще некрещеной. Помню свою радость в связи с появлением собственного крестика. При этом я не знала, что крестик не снимают, надевала его на шею в сложные и ответственные моменты, и во мне воцарялась глубокая уверенность, что теперь все со мной будет хорошо.

Тбилисская улочка

Я взрослела, и в свое время на меня произвели сильнейшее впечатление две вещи. Сначала диалоги Иешуа с Понтием Пилатом в романе Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита». Тогда это было настоящим откровением, в котором не виделось ничего спорного. Значительно позже, когда я воцерковилась, решила перечитать эту книгу и не смогла, потому что не нашла в ней ничего близкого моему духовному состоянию. Но я все же благодарна Булгакову за то, что диалоги Иешуа с Пилатом в каком-то смысле сориентировали меня и направили к Евангелию.

Следующим впечатлением была песня Боба Дилана «Gotta serve somebody». Слова там приблизительно такие: ты можешь быть кем угодно, банкиром или дворником, но при этом ты будешь служить или Богу, или дьяволу, а третьего пути нет. Эта песня врезалась в мою жизнь, поставив вопрос: а я-то кому служу? Прекрасно помню и комнату, и обстановку, в которой звучала эта песня. Но жизнь моя тогда еще не изменилась, зерно было брошено, и требовалось время для его произрастания.

Затем был Достоевский, правда, осилила лишь «Преступление и наказание» и «Братья Карамазовы», но и это было чересчур тяжело. Достоевский так эмоционально действовал на мое сознание, что при чтении его произведений у меня в буквальном смысле поднималась температура.

Потом, без какой-либо трагедии или внешней причины, я постепенно стала разочаровываться во всем, что прежде меня привлекало. Например, стала замечать, что провожу время в интересных компаниях без энтузиазма, не могу больше с замиранием сердца собираться в гости и выдерживать шумные празднования. Просто все это стало абсолютно неинтересным.

После школы я поступила в Университет на биологический факультет. Там я подружилось с девушками, нас объединяли общие стремления, наша дружба началась буквально с самого момента знакомства. Близкой моей подругой стала Кетеван Махвиладзе, нынешняя игуменья Феодора[29]. Мы много говорили о вере, а со временем вместе стали читать Евангелие с последующими обсуждениями прочитанного. Представляю сейчас, сколько мы глупостей тогда друг другу наговорили! Великий Пост решили тоже соблюдать вместе, но почему-то не задумывались о необходимости молиться дома и в храме и не знали, например, вообще о существовании литургии.

Монастырь Бодбе.

Игуменья Феодора (Махвиладзе)

Биология в советской школе, как ни странно, тоже по-своему помогла мне на пути к вере, потому что в учебниках был очевидный вздор в описании атеистической эволюционной картины происхождения мира. Мне всегда казалось: то, что там написано, – вообще невозможно. Как Бог творил мир – сразу или постепенно (в понятиях нашего земного времени), – ведомо Ему Одному. Но главное, что мир разумен, он не мог произойти сам по себе, его сотворил Бог, и я ощущала и знала, что Он существует. Причем в девятом классе, в простом детском объяснении, это было очевидно. Я не могла понять, как люди верят в то, что случайное столкновение клеток привело к существованию такого удивительного и прекрасного мира. Я и сейчас удивляюсь, как в это можно всерьез верить.

Параллельно с Евангелием я читала Рудольфа Штайнера, эзотерика, искавшего синтез научного и духовного знания, но, слава Богу, не прониклась его идеями или просто их не поняла. Поэтому чтение Евангелия оставалось единственной наполненной содержанием частью моей жизни. Но как служить Богу, я по-прежнему не знала и не понимала, но помнила о том, что нет третьего пути.

Одна моя подруга предложила мне сходить вместе с ней в церковь, мы пошли, это была вечерняя субботняя служба. И как только я оказалась на богослужении, сразу же ощутила – я дома. О литургии я все еще ничего не знала, поэтому стала ходить в храм только по субботам – до тех пор, пока мне, наконец, не рассказали о главном христианском богослужении. Одновременно со мной, но не вместе, в Церковь пришла и моя подруга Кети, и еще несколько подруг (среди них – будущая игуменья Елизавета[30]). Открывался какой-то новый мир, в котором все казались святыми. Я еще не отличала епископа от алтарника, но все вокруг меня поражало наполненностью и присутствием Неземного. Помню свое состояние шока, когда однажды после службы я увидела на улице алтарника, ругающего свою жену. Просто в сознание не вмещалось, что человек, служащий в Церкви, может вести себя таким образом!