Держитесь, девушки! (сборник) - Надежда Веселовская

За стеной с минуту молчали.

– Можно попробовать, – наконец решила бабка. – Ну-ка, кипяток остыл? Сейчас налью в миску, и бросай туда ее кудель. – Стало слышно, как льется вода и вслед за тем – неразличимое бабкино бормотание.

Через минуту она заговорила своим обычным голосом:

– Гляди, куда плывет? Ох-те-те – к востоку!

– Это что ж она, на восток, выходит, уехала? – огорчилась Сима.

– Ничего-то ты, невежа, не смыслишь. Восток – это где солнце встает и все, значит, светлое. В церкви сейчас твоя Вика, да не раз зашла, а часто бывает: эк ее волосы к востоку крутит!

– Где ж та церковь, тетенька? – жалобно зазвучал голос гостьи. – Ведь их много теперь пооткрывали. Ужели мне все по череду обходить?

Бабка засмеялась хриплым квохчущим смехом:

– Не находишься, пожалуй! Где та церковь – это другое гаданье надо, за денежки. Вот погоди, выпьем еще по чашке, и сделаю…

Прилипшая к стенке Настя словно очнулась. Чего она ждала, на что еще надеялась, слушая этот разговор? Все будет как всегда. У бабки нет никакого шанса вылезти из этой ямы под названием колдовство, потому что бабка сама этого не хочет.

Настя взяла чайник со свежезаваренным чаем, внесла его в комнату и грохнула на табуретку рядом со столом, где плавало в миске колечко светло-золотистых волос. А сама выбежала на улицу, хлопнув дверью.

Командировка была уже решена, вот только срок ее пока оставался неизвестен. В любой момент могло оказаться, что завтра с утра Нина Степановна должна идти не на фабрику, а на вокзал, где ее будет ждать спутник, попутчик, начальник… Как хочешь назови, сердце само знает, о ком речь, и сладко мрет под сатиновым халатом. Надо к отъезду хоть кофточку новую купить, а еще укладку соорудить в парикмахерской. В первый раз за долгие годы Нина Степановна сделает что-то для себя, а не для Настюши и не для матери…

Жизнь ее никогда особенно не баловала, только вот дочку дала, кровиночку, единственную до последнего времени радость и надежду. Мать – ой, там дело темное… В Мокшанах говорили, будто старуха отправила на тот свет Нининого отца, когда сама Нина только еще закончила восьмилетку и уехала в район узнавать насчет девятого класса. Когда она вернулась, то была уже сиротой: отец упал в омшаник и сломал хребет о деревянную перекладину. Соседки потом дули в уши, что дело вышло неспроста: якобы это мать наворожила отцу погибель, отомстив за то, что на сторону стал поглядывать. Правда ли, нет, кто проверит, а похоже на правду… Оттого Нина и со своим мужем, Настюшиным отцом, разошлась сразу, как только начались у них первые нелады. От греха подальше: если бы с ним что случилось, она б себе вовек не простила. А с матери, глядишь, станется…

Из-за матери и из Мокшан пришлось уехать. В деревне на них косо глядели, чуть что: вара, вара… ведьма, значит, по-мордовски. Понятно, от людей не скроешь, тем более в деревне, где все друг у дружки на виду. Но и так жить нельзя, а у Нины Настюшка маленькая росла, еще на ножки не встала. Что ж, ждать, когда подрастет да на улицу пойдет играть, а ребята ей скажут: маленькая вара, не станем с тобой водиться? Не могла Нина этого допустить. Как-то раз сгребла дочь в охапку, собрала вещички – и в путь, в Москву.

Потому и живут они сейчас в подвале, с окнами на метр от земли, что сперва она устроилась дворником. Пришлось хлебнуть лиха от злых людей: начальница зарплату ей убавляла, техник-смотритель, как останется с Ниной наедине, сейчас в угол прижмет и за пазуху к ней лезет. Но все прошло, устроилось со временем. Кроме злых людей нашлись и добрые: помогли на фабрику перейти, а жилплощадь за собой оставить. Не стали с малым дитем на улицу гнать.

А через месяц-другой пришло из Мокшан слезное письмо: «Возьми меня, доченька, к себе, все здесь на меня злобятся, помощи под старость ни от кого не жду». Нина и разжалобилась, проняло ее, дуру. Взяла мать в Москву. Стали жить втроем, и с тех самых пор поселилась в душе у Нины страшная тревога: как быть с матерью, когда той придет пора помирать? Ведь колдунья, известно дело, на тот свет не отправится, пока ворожбу свою среди людей не пристроит. Нинина бабка тоже ворожила, так перед смертью матери передала. А мать кому передаст – ей?.. Настюше?..

Вот такие страшные мысли лезли в голову Нине Степановне, пока она готовилась к отъезду: закупала продукты, гладила белье, мыла полы. А сама нет-нет да и взглянет от утюга да от ведра с водой на старуху – как она?.. Нет ли признаков какой болезни? Ведь не дай Бог, чтобы собралась старая помереть, оставшись вдвоем с Настюшей…

Но бабка выглядела неплохо, на здоровье не жаловалась. И у доченьки, слава Богу, с почками полегчало. От колыбели мается: хронический нефрит. А за последний месяц похудела, вытянулась тростинкой, глазки грустные – хоть и не почки, а что-то, видать, ее доченьку гнетет…

Однако интуиция подсказывала Нине Степановне, что заводить с Настюшей разговор по душам сейчас не время. Начни она вникать в дочкино настроение, ни в какую командировку ей вообще не уехать. Начнет клубочек раскатываться, только успевай сматывать! Будут они с дочкой судить-рядить о жизни, и вся Нинина душа на это уйдет, блондину ни крошки не останется. А как хочется урвать на склоне бабьих лет кусочек счастья…

Ничего, утешала себя Нина Степановна, вот съездит она и приедет, тогда и с Настюшей поговорит. Ведь не на век уезжает, а неделя пролетит незаметно.

Недомогания, о которых Вика старалась забыть, проявлялись все более явно. Прежде всего у нее убывали силы. Даже в супермаркете, выстаивая в туфельках на шпильках по десять часов в день, она не уставала так, как теперь. А с чего, спрашивается, уставать? Живя у Захара, Вика практически ничего не делала, разве что вела несложное хозяйство на двоих. Но это не должно было утомлять до головокружения, до того, что перед глазами порой мельтешат блестящие мушки…

В церковь она продолжала ходить, соблюдая поставленное хозяином условие. Получала там эстетические впечатления и береглась, чтобы не стать участницей происходящего. Запрещала себе проникать дальше внешнего мыслью или чувством. Ведь, если что, Захар обязательно узнает, и тогда ничего хорошего не жди.

Вскоре у нее появился еще один, весьма обычный для молодой девушки интерес: в церкви на Вику стал поглядывать шустрый паренек, с виду ровесник или чуть старше. Он-то как раз участвовал в богослужении, истово крестился и шептал молитвы, иногда опускался на колени. Но в иные минуты, когда вокруг спадало напряжение службы, у него находилось время и желание кинуть взгляд на девушку в голубой косынке.

Однажды этот паренек отколол некую примечательную штуку. В воскресенье, когда в церкви собиралось много народу, Вика поискала его взглядом и не нашла. Признаться, она испытала разочарование. А минут через десять стала как-то странно подергиваться входная дверь: вроде приоткроется и опять захлопнется, приоткроется и опять… Наконец она со всего маху грохнулась о стену, так что все вздрогнули и повернули головы на звук.