Л̶ю̶б̶л̶ю̶. Гублю - Ева Левина

Кажется, все очевидно! — расстроенная, тем, что мать вмешивается, резко ответила Маша, и вырвав открытку, скрылась в своей комнате.

Сейчас ей было наплевать на мнение всех окружающих, потому что она хотела в полной мере насладиться первым подаренным букетом от Горина.

За всю неделю, каждый день которой они виделись, он ничего ей не дарил, да она и не думала об этом, полностью поглощенная общением и его магнетическим присутствием. Этот мужчина был для Маши тем человеком, от которого она хотела в первую очередь его самого, а не подарков и сюрпризов, потому что понимала: для него это ничего не стоящая ерунда, а вот время Александра Горина стоило дорого, и он с лихвой тратил его на нее.

Зато сейчас, на расстоянии, цветы и эта записка значили очень много: он помнил о ней и вопреки распространенному "не скучай", просил обратного.

Маша была полностью настроена на его волну и поэтому понимала: зачем отметины на теле в последний вечер и цветы после.

Только она уже и так не мыслила себя без него, поэтому теперь совершенно не представляла как это — не скучать.

Всю следующую неделю звонки и сообщения поступали от Горина в таком количестве, что Маша практически не чувствовала себя одиноко и несмотря на холодок между ней и мамой, ощущала себя счастливой. Он присылал цветы еще дважды, и Галина Ивановна, скрепя сердце даже купила новую вазу, сетуя на то, что кому-то деньги девать некуда, раз такие букетища шлет, но и оставить такую красоту в ведре не могла.

По прошествии полутора недель Маша объявила маме, что Таня зовет ее к себе в гости в Москву.

В другой ситуации Галина Ивановна никогда бы не согласилась, но сейчас, настроенная против дочкиного ухажера, легко отпустила ее, в надежде на то, что она забудет его.

Однако мать не знала, что Маша уже третью неделю в ссоре с Таней и летит совсем не к ней.

В Москве ее ждал Горин.

В полете все казалось ей сказкой: и самолет, высоко поднявшийся над землей, и огромные огни столицы, и главное — мужчина, ожидающий ее там.

Маша заметила его издалека, и была очень тронута, ведь Саша встречал ее лично, хотя не раз говорил о том, что у него миллион дел.

Высокий, уверенный и невероятно красивый, он сильно выделялся среди других встречающих, вызывая у Маши трепет и невероятную гордость.

— Я так скучала! — закричала она и бросилась к нему на шею, с наслаждением вдохнув любимый аромат.

— Я тоже, — прорычал он и зарылся носом в ее распущенные волосы.

Дальше всё было так, как и должно.

Оказавшись в роскошной квартире, которая становилась ее домом на целую неделю, Маша замерла у панорамного окна и с восхищением смотрела на ночную Москву:

— Как красиво! Наверно это очень здорово — жить здесь!

— Здорово, но тебе не нужно забивать голову тем, чего не будет.

— Почему это? — обиженно ответила Маша.

— Потому что в самое ближайшее время я переезжаю в твой город, и разумеется, никуда тебя от себя отпускать не собираюсь.

Она круто обернулась, не веря своим ушам. Теперь он будет совсем рядом!

Не в силах скрыть счастливой улыбки она легко совсем по-девичьи поцеловала его, едва коснувшись его губ, но он не дал отстраниться и взяв ее в тиски своих рук, углубил поцелуй, привычным движением смяв ее полные приоткрытые губы.

Тело, целую неделю лишенное его прикосновений и запаха, отозвалось моментально. Низ живота сжался в узел, а грудь стала невероятно чувствительной и покрылась мурашками.

Маша сама не поняла, как платье, расстегнутое его ловкими руками, полетело на пол, и она, оставшись в одном белье, почему-то смутилась и неловко попыталась прикрыться руками.

— Ты с ума сошла? Это все показывать надо, а не прятать, — прорычал Горин, и сразу добавил более строгим тоном, — разумеется, только мне.

Он медленно расстегнул ее бюстгальтер, обхватив чувствительные соски губами. Затем прошелся пальцами по по бедрам, покрывшимся мурашками и вдруг мягко, но довольно ощутимо взял ее за горло:

— Поклянись, что никто до меня…

Маша, не в силах сдержать первобытных стонов наслаждения, прошептала:

— Никто. Только ты.

Казалось, что Горина только заводила ее неопытность и он совсем потеряв контроль, поднял ее за бедра и бросил на кровать:

— Ведьма, красивая, — рычал он, снимая белоснежную рубашку и расстегивая ремень на брюках.

На мгновение лишенная его рук, Маша немного опомнилась, но столкнувшись с его потемневшим взглядом, поняла, что пути назад нет.

Тем временем Горин, без одежды казавшийся ей еще больше и массивнее провел пальцами у нее между ног и одобрительно хмыкнул:

— Моя девочка, вся мокрая.

Она залилась краской и сделала неловкую попытку свести бедра, но его строгий взгляд заставил Машу замереть:

— Запомни, все, что будет происходить между нами двумя без одежды — не стыдно. А происходить будет самое разное, — он лизнул ее живот и опустился ниже, проникнув пальцем туда, где она даже сама боялась себя трогать.

Чуть выше пальцев к самому чувствительному месту присоединился язык, и она закричала, не силах сдерживаться.

Это было невероятное состояние. С каждым его движением, ей, покрытой мурашками и испариной, хотелось стонать и извиваться, быть насаженной на пальцы и язык, мучающие и доставляющие такие сильные и противоречивые ощущения. Уже через несколько умелых движений Горин довел ее до пика и Маша, приближающаяся к взрыву, закричала его имя, содрогающаяся от своего первого оргазма.

Он поднялся над ней и снова впился в ее губы, отдавая какой-то странный, но приятный привкус.

— Вкусная, горячая моя, — прошептал он и одним движением поднял ее руки, удерживая их за тонкие запястья.

Маша, все еще пребывая в эйфории, даже не сразу поняла, что оказалась плотно прижатой и зафиксированной на кровати, когда Горин одним медленным, но уверенным движением стал сходить в нее.

Приятные ощущения и истома пропали мгновенно, и теперь ее раздирала такая дикая боль, как будто между ног входил огромный кол.

Она всхлипнула, и подняв на него глаза полные слез, попыталась отстраниться, но не смогла.

Он мертвой хваткой сжимал ее запястья, поднятые над головой, и продолжал медленную пытку. Между ног как будто была открытая рана, раздираемая с каждым его движением еще больше.

Отвернув голову, она издала болезненный стон, но голубые глаза Горина смотрели прямо на нее:

— Повернись. Я хочу, чтобы ты смотрела и запомнила каждую секунду. Только я. Никого больше.

Он двигался медленно, но максимально глубоко, каждым своим движением доставляя нестерпимую боль, и Маша стонала и плакала, не