Юла и якорь. Опыт альтеративной метафизики - Александр Куприянович Секацкий

story telling, собственно, и стартовал, и ширящаяся практика арт-терапии, где без всякой дискриминации практикуется такое замечательное лечебное средство, как внимательное выслушивание. Ну и незатейливые мемуары, которые оседают в литературных архивах, – пока неизвестно, что делать с такими гигантскими залежами ископаемых, но как знать, может, со временем они станут чем-то вроде электронной нефти…

Следующая стадия торможения и приостановки юлы, скорее всего, пройдет под девизом «Одна история не хуже другой», и, исходя из этого принципа равенства, предпочтение определенного рода историй, скажем, Чехова, Набокова, Стриндберга или Стивена Кинга есть дискриминация, с которой нужно бороться. Если уж и вводить преференции для авторов, то они должны быть прозрачны и носить этический характер: например, стоило бы установить, не придерживается ли автор-претендент скандальных политических взглядов, не расист ли он, не заподозрен ли в гомофобии и так далее. Словом, расхождения между этической и эстетической участью должны быть решительно устранены, что уже давно сделано по отношению к актуальному искусству (которое, к счастью для социальной инженерии, не обладает моментом самовращаемости, в отличие от литературы).

Вероятно, последние конкурентные истории в духе песенки Колобка будут называться «Как я сменил пол и обрел новую жизнь» (после чего, разумеется, и от бабушки ушел, и от дедушки ушел). Но по мере нарастания банальности случившегося и эти истории станут лишь простым поводом что-то сказать. И тогда остановленную юлу можно будет смело бросать в ящик.

Что касается воронки разговора, обладающего собственным спином, то ровно те же тенденции просматриваются и здесь. Благодаря социальным сетям разговоры как таковые мало-помалу выбывают из человеческой практики, они переносятся в герметичное пространство, что приводит к почти полному их обезвреживанию, во всяком случае, паразитарные поля в значительной мере блокируются. Если же такие разговоры все же возникают «в реале», то страх перевешивает все прочие чувства их участников, и бедные собеседники все больше напоминают начинающих велосипедистов, которые так и не научились ездить в свое удовольствие, стало быть, должны постоянно думать о том, чтобы не потерять равновесие и не упасть. «Страх вратаря перед одиннадцатиметровым» – так назвал когда-то свой роман австрийский писатель Петер Хандке, но кажется, этот страх ничто по сравнению со страхом собеседников друг перед другом. Похоже, и с самовращательностью разговора социум больше не справляется.

Констатируя факт убыли предприимчивости, приостановку борьбы за признанность и невероятное оскудение рынка обмена словами – и даже оставляя пока в стороне соображения о том, насколько эти тенденции необратимы, – можно смело говорить о выпадении измерений человеческого присутствия; и это тот результат, который фиксируется применением метода юлы. Зачистка паразитарных полей, в значительной мере определявших бытие навстречу друг другу, просто бросается в глаза. И прежде всего заблокированы поля азарта, генерируемые всеми самовращающимися волчками, а эти несомненно опасные по своему воздействию поля в то же время необходимы для поддержания предприимчивости, инициативы, готовности к риску, а значит, и для человеческой суверенности. Все значимые мыслители от Аристотеля и Гегеля до Ницше и Хайдеггера не уставали напоминать об этом.

Достоевский, точнее всех предвидевший угрозу или, лучше сказать, перемену участи, высказал устами своего персонажа:

«Клянусь вам, господа, что слишком сознавать – это болезнь, настоящая, полная болезнь. Для человеческого обихода слишком было бы достаточно обыкновенного человеческого сознания, то есть в половину, в четверть меньше той порции, которая достается на долю развитого человека нашего несчастного девятнадцатого столетия…»[19]

Больше известно другое изречение: «Широк человек, слишком даже широк, я бы сузил». Но в любом случае писатель попал в точку: именно обуздание и сужение разброса, флуктуаций непредсказуемого человеческого и есть то, с чем мы сегодня имеем дело.

Одно за другим отключаются или блокируются экзистенциальные измерения, что на языке термодинамики может быть описано, как стабилизация и усреднение частиц-индивидов, стандартизация их внутреннего устройства и преодоления броуновского разброса. В целом это вполне соответствует картине остывания, перехода от флуктуаций и вихревых полей к гомогенному конденсату. Отсюда автоматически не следует, что человека удалось сделать умнее, терпеливее, удалось облагородить его или осчастливить. Однозначно следует лишь то, что его удалось сузить. То есть редуцировать, избавить от лишних измерений, сделать вполне вычислимым и исчислимым существом. Если же вместо термодинамики применить термины квантовой механики, можно говорить об успешном расщеплении суперпозиции и полной декогеренции… Экранированы импульсы бессознательного, позывные трансперсональных матриц, источники риск-излучения, просто «взбрыки» на ровном месте.

На самом деле говорить о полной зачистке полей и остановке волчков пока еще рано. Все же свободная воля неистребима, и право на каприз, на своеволие и по сей день не дает угаснуть сознанию. Зато вырисовывается теперь вполне объективное, регистрируемое определение варваров, мракобесов и прочих врагов прогрессивного человечества: это те, кого не удалось сузить, кто не поддался обузданию и сохранил взаимодействие со всеми полями. Таковой, в частности, является и целая страна – Россия.

А что же делать этим неуспокоившимся душам? Не влиться ли им в ряды защитников природы с собственным девизом: «Сохраним самовращение великих волчков! Оставьте юлу в движении, а человека в покое!»

Швабра Витгенштейна

«Когда я говорю: “Моя швабра стоит в углу”, то о чем, собственно, это высказывание о палке и щетке? Во всяком случае, его можно было бы заменить другим высказыванием о положении палки и положении щетки. А ведь это высказывание более детально проанализированная форма первого. <…> И смысл первого предложения предполагал это как бы в скрытом виде. В проанализированном же предложении это выражено явно. Так что же, тот, кто говорит, что швабра стоит в углу, по сути, имеет в виду следующее: там находится палка и щетка и палка воткнута в щетку? Спроси мы кого-нибудь, действительно ли он так думал, он, по всей вероятности, ответил бы, что совсем не думал о палке и щетке порознь. И это был бы верный ответ, ибо он не собирался говорить ни о палке, ни о щетке в отдельности. Представь, что вместо “Принеси мне швабру!” ты говоришь кому-то “Принеси мне палку и щетку, в которую она воткнута!”. Не прозвучит ли в ответ на это: “Ты просишь швабру? Почему же ты так странно выражаешься?” Будет ли точнее понято детально проанализированное предложение?»

Людвиг Витгенштейн[20]

От швабры Витгенштейна к атому Бора и далее

Перед нами просто и точно сформулированный парадокс, который так и не привлек надлежащего внимания. Для большого количества предположений этот парадокс может служить универсальным контрпримером. Итак, если ты хочешь, чтобы тебя лучше поняли, предложи более подробное описание, сделай «детально проанализированное предложение», как