Семья Зитаров, том 2 - Вилис Тенисович Лацис

Отчаяние, охватившее Янку после отъезда из хутора Ниедры, понемногу утихало.

«Лбом стену не прошибешь, — должен был наконец признаться Янка. — Безумствуй как хочешь, вой, брыкайся, страдай — ты ничего не изменишь. Поэтому жди спокойно, не растрачивай силы, не поддавайся унынию, думай о будущем и готовься к нему. Если у тебя хватит выдержки и воли, ты победишь в жизненной борьбе. Может быть, даже и лучше, что ты пройдешь через испытания и убедишься в точности и силе твоих чувств».

Нет, испытаний он не боялся. Он был уверен в себе и знал, что ничто не заставит его забыть Лауру. По мере того как они приближались к цели своего путешествия, в сердце Янки все яснее и пленительнее утверждалась новая мечта. Она совсем не походила на его прежние мечтания. Трудная жизнь в незнакомой тайге рисовалась ему теперь как романтическая картина борьбы: в тайге задымят костры лесосеки, дерево за деревом, пень за пнем отступят леса, освобождая место для будущих пашен и лугов. Посреди тайги поднимется красивый, простой, прочный дом, и на сочных пастбищах замычит стадо. Суровым трудом завоюет Янка свое место под солнцем, будет работать как вол, польет своим потом землю чужбины и станет счастливейшим из людей, ибо с ним будет и Лаура. И тогда ему больше ничего не нужно — ни море, ни дальние страны, ни слава, — Лаура одна заменит весь мир, без нее все остальное не имеет никакой цены.

Эта мечта Янки имела большую связь с действительностью, чем прежние его мечты. Он был еще слишком молод, чтобы впасть в продолжительную меланхолию и не видеть красот жизни. Он снова стал замечать людей. Вот его сестра, гордая, высокомерная Эльза — нет, Лаура не такая. Там были Карл и Сармите — два счастливых, тихих человека; их ничто не разлучало. Они ежедневно видели друг друга и шли одной дорогой, но Янка им не завидовал — ему казалась, что эти двое слишком спокойны, они не способны к большому, сильному чувству. А Эрнест никогда этого не поймет, его думы заняты золотом, ничтожными песчинками, лежащими где-то в долинах Алтая; жалкий человек, он не имеет никакого представления об истинном счастье и настоящей жизни.

Наконец, запахло жильем. То там, то здесь над тайгой вились струйки дыма, слышался лай собак, пение петухов.

Навстречу ехал темнолицый мужчина, по-видимому, алтаец. За спиной его сидела жена с ребенком на руках. Их волосы спадали на плечи густыми прямыми прядями и блестели на солнце, как вороново крыло. На ногах у обоих были длинные, из мягкой кожи сапоги без подметок и каблуков, перехваченные ниже колен ремешками.

— Кто там живет? — спросил старый Зитар, указывая на лес.

— Латыши, — ответил алтаец.

Беженцы свернули в тайгу по хорошо укатанной лесной дороге. Полчаса спустя путники увидели первые дома. Они были разбросаны среди небольших полей и лугов, на изрядном расстоянии один от другого, а между ними и вокруг них стоял лес, такой же нетронутый, первозданный, как в те времена, когда первый переселенец поставил здесь первую лачугу.

Глава четвертая

1

Пятнадцать лет тому назад сюда пришел не старый еще человек и построил в тайге маленькую бревенчатую избушку. Здесь протекала речка, и на берегу ее была небольшая вырубка. Новосел всю зиму охотился, а весной продал шкуры зверей и купил корову. Лето он работал мотыгой и лопатой, корчевал пни, очищая участок земли под первую пашню. Осенью он занимался сбором хмеля и ягод черемухи, ездил в тайгу за кедровыми орехами и таким образом скопил деньги. Теперь он уже приобрел лошадь, сельскохозяйственные орудия и семена на следующую весну. А когда в лесу был построен просторный дом, новосел нашел себе в одной из соседних деревень жену. Это был латыш Симан Бренгулис, а жена его была сибирячка. Большой хутор с годами разросся, и его прозвали хутором Бренгули. После 1905 года сюда приехали два латышских семейства — политические ссыльные, — и по соседству с хутором Бренгули выросли еще два новых хутора. Теперь все три латышские усадьбы именовались поселком Бренгули. Позднее, во время мировой войны, когда волна беженцев принесла в Сибирь много латышей, в поселке появились новые жители и скоро в тайге жило уже сорок латышских семейств. Уездные власти признали колонию латышей самостоятельной административной единицей, разрешили избрать старосту, иметь круглую печать и назвали колонию селом Бренгули. Симан Бренгулис сделался первым старостой и занимал эту должность и в те дни, когда здесь появились две семьи последних колонистов — Зитары и Валтеры. Бренгулис был теперь состоятельным человеком, владельцем обширных лугов и большого стада; в загородке у него всегда стояла на откорме дюжина свиней, сарай был полон разных сельскохозяйственных машин, а его лошадьми любовалась вся округа. Сам Бренгулис выглядел настоящим кулаком: упитанный, с заметно округлившимся брюшком, светло-русой пышной бородой и усами. Он носил лаковые сапоги, широкие брюки и ярких цветов рубашки с вышитым воротом… Только жена его мало соответствовала окружающему ее благополучию — это была худенькая, незаметная женщина, косившая одним глазом, — в то время, когда Бренгулис женился, он не мог найти лучшей девушки; хорошо, что хоть эта согласилась пойти за него.

Оба семейства ссыльных, приехавших в 1905 году, — Силини и Весманы — со временем тоже стали зажиточными хозяевами, но Бренгулис затмил всех. Его дом стоял в центре колонии. Да и сам Бренгулис стал центром, вокруг которого сосредотачивалась вся жизнь селения. Без него не мог обойтись ни один новосел. Много ли здесь была таких, кто не задолжал бы Бренгулису? Каждый в большей или меньшей степени зависел от него, каждый начинающий здесь жить обязательно должен был заручиться поддержкой Бренгулиса. Сибирская зима продолжительна, а закрома беженцев неглубоки. Хорошо, когда по соседству живет такой человек, как Бренгулис, к которому можно прийти в феврале и попросить в долг окорок свинины или мешок картофеля.

Когда Зитары приехали в тайгу, в Бренгулях полным ходом шел сенокос. В тот день старосте некогда было показать приезжим свободные участки земли. На следующий день он уехал по делам в волостное правление, на третий должен был возить домой сухой клевер. Только на утро четвертого дня, когда мужчины Зитаров уже успели обойти все селение, Бренгулис сел на лошадь и провел земляков по границам подвластных ему участков. Да, здесь уже не чувствовалось того радушия и гостеприимства, что на хуторе Ниедры.