Следы и тропы. Путешествие по дорогам жизни - Роберт Мур

Только позже, изучая невидимые муравьиные дорожки, – а эти насекомые, возможно, являются лучшими в мире строителями троп, – я наконец-то понял, в чем дело: строго говоря, эдиакарские животные оставили после себя не тропинки, а следы. Магическая на первый взгляд эффективность муравьиных тропинок объясняется очень просто: маршрут, проложенный одним муравьем, незаметно развивается и улучшается муравьями, бегущими вслед за ним. У нас нет никаких оснований полагать, что эдиакарские организмы ходили, а вернее – ползали, друг за другом. Их следы были попросту никому не нужны, даже им самим.

Значения слов, которыми мы привыкли называть места для прохода и проезда – тропы, тропинки, тропки, треки, маршруты, пути, трассы, дороги, дорожки, – со временем переплелись и перемешались. Я виноват в создавшейся путанице не меньше остальных носителей языка – отчасти потому, что значения этих слов пересекаются ровно также, как в реальной жизни пересекаются пути-дорожки. Для лучшего понимания того, что из себя представляют именно тропинки, нам следует разобраться со всеми понятиями и по возможности разделить их. Скажем, коннотации таких слов, как тропинка и дорожка, пусть и незначительно, но отличаются: если «дорожки» благоустроены и ухожены – другими словами, укрощены человеком, то «тропинки», напротив, возникают сами по себе и потом живут своей жизнью. Редакторы Оксфордского словаря английского языка довольно пренебрежительно называют тропинку «грубой примитивной дорожкой» и отмечают, что тропинки появляются самопроизвольно и найти их можно только в необжитой местности; фраза «прогулка по садовым тропинкам» на английском языке звучит очень странно. Но почему?

Дорожки ассоциируются у нас с цивилизацией отчасти из-за того, что убегающие вдаль рукотворные прямые линии имеют много общего с городскими архитектурными объектами. Тропинки же, напротив, хаотичны, они могут появиться везде, где случайно ступит нога человека.

Значения этих слов сблизились в девятнадцатом веке в Северной Америке, когда англосаксам во время путешествий почти всегда приходилось пользоваться тропинками, протоптанными дикими животными или индейцами. Слово обрело новый смысл именно на Западе; в Оксфордском словаре английского языка слово trail в значении «тропа», «дорожка следов животного» или «дорога, по которой ездят фургоны» впервые упоминается во времена экспедиции Льюиса и Кларка. В 1876 году в своей книге «Plains of the Great West» («Равнины Дикого Запада») полковник Ричард Ирвинг Додж, у которого был большой опыт следопытства, дал крайне полезное для нас определение: тропа – это цепочка «знаков», по которой можно уверенно двигаться к цели. Мне нравится это определение, потому что оно уводит нас от ошибочного мнения, что тропа – это просто узкая полоска земли, однако тут тоже требуется небольшое уточнение. В данном случае слово «знак» является синонимом «следа» в самом широком смысле этого слова – любой отметки, оставленной животным на своем пути: следы лап или копыт, экскременты, сломанные ветки, кора, поврежденная оленьими рогами, и так далее. «Тропа состоит из „знаков“, но сами „знаки“ ни в коем случае не являются тропой, – уточнил Додж. – Олень может оставить „знаки“, но это не значит, что вы сможете найти и прочитать их». Из этой формулировки следует, что тропа – это след, который можно проследить.

С появлением тропы происходит чудо. Вдоль призрачной инертной линии появляются разборчивые знаки, благодаря которым животные могут, словно телепаты, находить друг друга на больших расстояниях (сами знаки могут быть физическими, химическими, электронными и теоретическими).

Самое удивительное в этой системе знаков заключается в том, что оставлять и читать их можно, не обладая интеллектом. Одними из первых следопытов, входящих в царство животных, были, вероятно, морские брюхоногие моллюски (дальние предки улиток и слизней), которые появились в Ордовикский период. Современные брюхоногие могут ползти по следу, оставленному на морском дне другими моллюсками, пробуя на вкус покрытую слизью поверхность следа (этот процесс называется «контактная хеморецепция»). Слизь нужна брюхоногим в первую очередь для того, чтобы быстрее передвигаться, однако со временем эта липкая субстанция превратилась в эффективный сигнальный механизм, который можно сравнить с шоссе, ограниченным с обеих сторон обочиной, неровности которой предупреждают водителя об опасности вылететь с дороги. Некоторые брюхоногие – например, грязевые улитки, ползают по липким следам только вперед, а поскольку они выбирают самую свежую слизь, то могут следовать друг за другом по пятам, словно стадные животные. С другой стороны, морские блюдца выделяют специальный секрет, чтобы найти обратную дорогу к насиженному месту, которое они выцарапывают на скалах.

Наземные улитки и слизни также умеют пользоваться склизкими следами, которые на суше выполняют ту же функцию, что и в воде. Чарльз Дарвин однажды написал о своем знакомом по имени Лонсдейл, который поселил в «маленьком, почти лишенном пригодной пищи» саду двух бургундских улиток. Самая сильная из улиток перебралась по стене в соседний сад, где еды было больше. «Мистер Лонсдейл решил, что она навсегда бросила свою ослабшую товарку, – написал Дарвин, – но через двадцать четыре часа она вернулась и, надо полагать, передала информацию о сделанном открытии, поскольку затем обе улитки поползли тем же самым маршрутом, по которому вернулась первая улитка, и навсегда исчезли за стеной».

Похоже, Мистер Лонсдейл даже не догадывался, что если одна улитка может оставить за собой след, понятный другой улитке, то никакие дополнительные формы коммуникации им не нужны. След – самый элегантный из доступных животным способ обмена информацией. Кажется, все тропинки заставлены указателями с простой надписью:

Сюда…

Сюда…

Сюда…

* * *

Тропинки оказались для животных мощным инструментом коммуникации, чем-то вроде прото-Интернета, в котором можно общаться на элементарном бинарном языке – сюда и не сюда. Ни один из видов не освоил новую технологию лучше, чем муравьи, которые привычно используют тропинки для поиска пищи и доставки ее в гнездо. Ученые активно изучают их невидимые, но невероятно эффективные транспортные системы, чтобы повысить скорость передачи информации в оптико-волоконных сетях.

Сотни лет оставалось загадкой, каким образом муравьям удается так эффективно самоорганизоваться. Некоторые верили, что муравьи наделены неким зачаточным разумом или интеллектом, благодаря которым у них появился свой язык и способность к обучению. Это мнение, в частности, высказывалось в 1810 году натуралистом Жан-Пьер Гюбером. Проще говоря, согласно этой точке зрения, муравьи, пораскинув мозгами, сначала находят дорогу к пище, а потом рассказывают сородичам о своем открытии. (Замечу, что антропоморфизм обычно характерен для народного фольклора и детской литературы – вспомните, например, басни Эзопа или произведение Теренса Хэнбери Уайта «Король былого и грядущего», в котором всемогущая «королева» отдает приказы рабочим муравьям). Противники этой теории – последователи учения Декарта, утверждали, что муравьи не обладают никаким разумом или, пользуясь терминологией того времени, «душой» – а являются простыми, похожими на заводные игрушки, машинами, которыми, словно марионетками, манипулирует всемогущий Бог. Натуралист Жан-Анри Фабр, один из последних сторонников этой теории, писал в 1879 году: «Могли ли насекомые приобрести свои навыки постепенно, из поколения в поколение принимая участие в длинной серии случайных экспериментов, действуя наощупь? Может ли порядок родиться из хаоса? А предусмотрительность из опасности? А мудрость из глупости?» Фабр полагал, что это невозможно. «Чем больше я вижу, чем дольше наблюдаю, тем больше убеждаюсь, что за всеми тайнами мироздания ярко сияет этот [божественный] Разум».