Чечня рядом. Война глазами женщины - Ольга Алленова

За спасение русских Муса заплатил страшную цену. Какой-то мужчина, встретив мальчика недалеко от теткиного дома, дал Мусе симпатичную электронную игрушку, которая взорвалась в его руках через несколько минут. Больше месяца пролежал Муса в гудермесской больнице. Врачи сохранили ему два пальца правой руки, а от контузии он оправится не скоро. До сих пор, рассказывая о том, что произошло с ним месяц назад, он заикается и сильно щурит глаза.

Для милиционеров же Муса стал родным. Они забрали его из больницы и на всеобщем построении вручили мальчишке наградные «командирские» часы с гравировкой: «Мусе за проявленные мужество и отвагу от московской милиции». С этими часами Муса не расставался несколько дней, пока тетка не посоветовала спрятать их «подальше от чужих глаз». Сверстники и соседи считают Мусу предателем, и родственники по-прежнему опасаются за его жизнь, несмотря на то что «предателей дважды не карают» (так было написано в записке, которую на днях получил Муса).

Пока милиционеры были в Гудермесе, Муса был счастлив. Каждый день он приходил к ним, участвовал в построении, ел вместе с военными и иногда ездил на учения. Кормили его с ложки, потому что пользоваться изуродованной рукой Муса пока не может. Когда милиционеры спрашивали его, не хотел бы он поехать в Москву, у Мусы загорались глаза. Торопясь, на плохом русском он отвечал, что, конечно, хочет в Москву, в большой город, хочет такую форму…

– Ребенок не просто спас моих солдат, – говорит Кудряшов. – Он изменил их мировоззрение, они по-другому стали относиться к чеченцам. Мы, конечно, не такие добрые, как кажется Мусе, но он помог нам посмотреть другими глазами на его родину и на людей, которые здесь живут…

Милиционеры с радостью взяли бы Мусу с собой, ведь он стал почти сыном полка, он даже мог бы учиться в суворовском училище, говорят милиционеры, но у Мусы есть родители, и забрать его из Чечни никто не может. И оставаться в Чечне ему тоже невозможно – родные боятся отпускать его даже в школу.

И вот теперь сводный отряд московской милиции уехал из Гудермеса. Муса остался один – среди тех, кто считает его предателем.

Зима 2000 года, начавшаяся в ноябре, для грозненцев была самой тяжелой. Многие не знали, переживут ли ее вообще. Я ездила по городу и с каждым днем понимала все больше, что и этот город, и его обитатели никому не нужны. Официально уже было объявлено, что война закончена, со времени бомбежек прошло чуть меньше года, но люди по-прежнему жили в подвалах, потому что им больше негде было жить. Я познакомилась с мужественной женщиной Петрой Прохаской – чешкой, которая открыла в Грозном детский дом для сирот и помогала старикам, живущим в подвалах, водой и продуктами. Общаясь с ней, хотелось плакать. Я не понимала, почему в моей стране нет таких людей, как Петра. Почему государству нет дела до замерзающих, голодных людей, дома которых оно разбомбило?

Я никогда не забуду Петру. Она прожила в Грозном больше года и спасла много людей. Но вскоре вынуждена была оттуда уехать – российский МИД не выдал ей аккредитацию, а фактически лишил права находиться в Чечне и помогать людям. В нашей стране это стало традицией – подозревать в шпионаже иностранцев, занимающихся благотворительностью.

18.11.2000. Крысы

Безжизненные руины по обе стороны главной улицы Мира. Все как зимой прошлого года, только тогда здесь непрерывно гремели взрывы, а сейчас лишь редкие автоматные очереди нарушают тишину.

В разрушенные дома постепенно возвращается жизнь. Правда, свидетельствует об этом пока только пленка, которой горожане затянули окна, спасаясь от холода: застеклить их почти всем не по карману. Да и зачем, если завтра, может быть, снова война? Люди все еще не верят, что мир возвращается на их землю. Первый вопрос, который они задают приезжим: уйдут ли федералы? Одни спрашивают с надеждой, другие – со страхом. Но те и другие понимают: если федералы уйдут, окна останутся застекленными недолго.

На рынках есть все – от продуктовых наборов, которые Красный Крест передает в Грозный, до полиэтиленовой пленки и одеял (из того же Красного Креста). Покупатели, естественно, обсуждают, кто и как делит гуманитарную помощь. Это здесь самая актуальная проблема. Грозненцы говорят, что живут только благодаря западным правозащитным организациям, которые выделяют растительное масло, муку и крупу – ровно столько, чтобы горожане не умерли с голоду. Еще добрым словом поминают на рынке какую-то Петру: она по городу ездит, ищет по подвалам больных и немощных и подкармливает их.

Разыскать Петру не составило большого труда: почти все грозненцы знают, что иностранка живет в частном доме в центре – рядом с детским домом, который она сама же и создала. Телохранитель с автоматом преграждает дорогу, но Петра машет рукой: «Пропусти». Худенькая, русоволосая, в длинной юбке, очень похожая на чеченских женщин. Только много курит. Петра Прохаска – журналистка, в Грозный она ездила и в прошлую войну, и в эту. И, как многие журналисты, втянулась. Хотя сама Петра не считает себя искательницей приключений:

– Просто после всех этих несчастий, хоть и чужих, невозможно вернуться в нормальную жизнь и забыть об этом. С этим нельзя жить там, в Москве, и все время думать, что здесь кто-то умирает, а ты мог бы ему помочь.

Уже пять месяцев Петра вместе со своим телохранителем Русланом разыскивает больных и одиноких. Их у нее более 700 – стариков, которым она привозит продукты и одежду. Деньги на эту миссию выделяет чешская гуманитарная организация «Человек в беде», а еще католическая Charitas International. Но все представители этих организаций – в Назрани, а Петра в Грозном. Мы с ней долго говорим о предстоящей зиме, и я вижу, как ее мучает сознание невозможности помочь всем; она курит и сбивчиво объясняет:

– Понимаешь, в эту зиму им будет еще хуже, чем в прошлую… Ты знаешь, что было в прошлую? Так сейчас вообще голод будет, все запасы съедены, а летом они ничего не выращивали, потому что всюду мины. А того, что мы даем, все равно на всех не хватает, и кто-то голодает. Тем, кто в подвалах, очень плохо.

В подвале пятиэтажного дома на Трудовой улице шесть жильцов. Я стучу в металлическую дверь, на которой нацарапано «Здесь живут люди», и в дверном проеме появляется старушечье лицо. Она сослепу называет меня Петрой и говорит, что кончилась питьевая вода. Идти за водой некому, потому что все обитатели подвала – старики, а самодельная водокачка – в соседнем микрорайоне.

В подвале душно и темно. Пахнет соляркой: в большой печке-буржуйке потрескивают дрова, дрова сырые, и их обливают соляркой, чтобы разжечь. Иногда привозят уголь. Тогда старики выкраивают из своих пенсий деньги, чтобы запастись топливом на зиму. 70-летний Эмир Джанаралиев живет здесь с женой и сыном. Сыну всего двенадцать, он поздний и единственный. Мальчик постоянно болеет, а у родителей нет денег на лекарства. Каждый раз, рассказывая о сыне, Эмир начинает плакать.

В этом подвале жили боевики, от них остались двухъярусные кровати и деревянные столбики, подпирающие потолок, чтобы не рухнул. Когда боевики ушли, шестеро стариков из подвала соседнего дома перебрались сюда. Здесь теплее. Но от бетонных стен и пола все равно идет холод.