Заговор профессоров. От Ленина до Брежнева - Эдуард Федорович Макаревич

только профессора, но и военные. Вероятно, кандидатура генерала Юденича на роль диктатора вызывала сомнение. В мировую войну на Кавказском фронте он бил турок, союзников немцев, штурмовал Эрзерум. Но «железной рукой» для диктаторского правления в России Николай Николаевич Юденич не обладал.

Профессорам более импонировал адмирал Колчак: умен, не чурается науки, тверд до жестокости.

Московская организация «Национального центра»: профессора Котляревский, Кольцов и другие

Следствие по делу петроградского отделения «Национального центра» (НЦ) установило «наличность подобной же организации в Москве»[45]. Но разоблачение московской организации началось после такого же случая, как в деле питерской, – были взяты связные офицеры. Только из Петрограда офицер спешил с депешей в штаб Юденича, а связник, направлявшийся в Москву, вез деньги от Колчака, и немалые по тем временам – 985 820 рублей[46].

Политическая программа московской организации была скоординирована с питерской и содержала примерно те же тезисы: диктатура военного авторитета, созыв Учредительного собрания, наделение крестьян землей. Лозунги восстания в Москве при подходе армий Деникина: «Долой Гражданскую войну!», «Долой коммунистов!», «Свободная торговля и частная собственность».

Глава московской организации, видный деятель партии конституционных демократов (кадетов) Николай Николаевич Щепкин, на допросе в ВЧК признал, что его организация собирала военные сведения о Красной армии и пересылала их в штаб Деникина и одновременно готовила восстание в Москве, имея для этого военную организацию[47].

Как показал на допросах в ВЧК другой член организации, бывший чиновник для особых поручений Временного правительства Н. Н. Виноградский, кроме связи с военной организацией, «кроме собраний для общих политических суждений НЦ завел проскрипционный список коммунистов по карточной системе (около 10 000 карточек, на которые заносились служебные перемещения и устанавливались псевдонимы)». «Эту работу, стоившую 10 000 рублей в месяц, вели три лица по газетам и агентурным путем, работа эта потом была запущена и осенью (1919 года. – Э.М.) прекращена»[48].

Конечно, ведение карточек на определенные персоны – это из арсенала спецслужб или исследователей-историков, и такие были в этой организации. Но стоит обратить внимание на другое – Виноградский как-то пренебрежительно говорит о том, что в организации проводились «собрания для общих политических суждений». А ведь, по сути, в ходе этих политических суждений вырабатывалась политико-экономическая программа для России, что было главной задачей «Национального центра».

Стоит посмотреть на состав московского национального центра. Из 16 человек его членов, четверо – это профессора университетов и институтов, пятеро – бывшие общественно-политические деятели царской России и России времен Временного правительства. То есть более половины – это «интеллектуальные» люди, предназначение которых состояло в том, чтобы осмыслить ситуацию в стране и выработать программу государственного устройства России после падения советской власти – власти коммунистов. Выработке этой программы и способствовали эти «собрания для общих политических суждений».

Эти собрания проходили регулярно, два раза в месяц. Место для собраний обеспечивал профессор Николай Константинович Кольцов. Это был либо его кабинет в Научном институте, где он заведовал отделом экспериментальной биологии, либо его квартира. По большей части собирались в институте.

Щепкин, ловкий заговорщик, показал на допросах в ВЧК, что единолично держал связь с офицерами из военной организации центра – получал от них данные о советских частях, которые потом отправлял с курьерами в штаб Деникина, координировал планы. Все сам. Другие члены организации, профессора, общественные и партийные деятели не догадывались, не знали об этой тайной деятельности их руководителя. И действовал Щепкин так, по его словам, потому что считал эту публику неспособной к конспиративной деятельности. Но из показаний другого члена организации, бывшего чиновника для особых поручений Временного правительства Н. Н. Виноградского, следует иная картина. Во-первых, после ареста Щепкина Трубецкой (член организации) шифровал донесения, «отправляемые белогвардейцам»; во-вторых, у профессора Кольцова «хранились суммы НЦ, и он передавал необходимые деньги на военную организацию С. Е. Трубецкому». И дальше Виноградский подсказывает следователю, что «доказать наличность у Кольцова сумм “Нац. центра” трудно, так как у него постоянно хранились значительные деньги Научного института»[49].

Конечно, трудно доказать что-либо, когда деньги на научные исследования хранятся в одном кошельке с деньгами на подпольную деятельность. Это и была настоящая конспирация, придуманная Кольцовым. Возможно, понимание природы денег у него сложилось под влиянием отца-бухгалтера, служившего в меховой фирме. В любом случае «кольцовская» конспирация отвергала «щепкинскую», державшуюся на утверждении, что профессора – неудачные конспираторы.

На заседаниях «Центра» тон задавала профессорская группа – Котляревский, Муравьев, Фельдштейн, Кольцов. Несомненным лидером был Котляревский Сергей Андреевич. Он-то и руководил всей деятельностью «Центра» в деле разработки программ и проектов. В обсуждениях он задавал тон, мог искусно управлять полемикой и отстаивать позицию.

Котляревский – профессор истории, научные интересы которого простирались от проблем создания федеративного строя в России, географии страны до организации государственной власти. В царское время он был членом Государственной думы от кадетов. До 1908 года состоял в ЦК этой партии, потом покинул ее из-за программных разногласий. С тех пор занимался наукой и преподаванием. Когда после Октябрьской революции власть стала советской, он не верил в ее прочность и, естественно, не разделял ее политику. Тем не менее его пригласили на работу в советский Комиссариат юстиции, потом в Комиссариат просвещения. Политически он определял себя как эволюционного социалиста. Эта позиция и привела его в «Национальный центр», где он стал лидером в деле разработки национальных программ.

О Кольцове Котляревский говорил, что он живо интересовался обсуждаемыми вопросами, но скорее как слушатель, он представлял тип чистого ученого-теоретика, пользовался всегда репутацией прекрасного преподавателя и очень этим делом интересовался, но он был довольно пассивен. Единственное его личное небольшое сообщение было лишено всякой политической окраски – об организации научной работы в государстве. Будучи большим противником отделения окраин, он всегда подчеркивал, что большевики осуществляют миссию объединения России, и он весьма отрицательно вообще относился к нашим контрреволюционным группам[50]. Говоря, что Кольцов пассивен и отрицателен к контрреволюционным группам, Котляревский так выгораживал его на допросах в ВЧК, так отводил от него излишние подозрения в контрреволюционной активности. Но Кольцов был другой. Он так вгрызался в проблему, политическую ли, научную, что либо камня на камне не оставлял от нее, либо доводил ее до высокой глубины понимания.

Другой человек Котляревского – профессор Фельдштейн. И он так о нем говорил на допросах в ВЧК: это теоретик-государственник, историк, научный исследователь, с живым интересом к политическим проблемам, много занимался историей Французской революции. И Котляревский, как и в случае с Кольцовым, подчеркивает, что Фельдштейн тоже не отличался активностью, а был мил и скромен: «Несколько застенчивый, со склонностью наблюдать события, а не принимать в них участие, он на совещаниях, на научных собраниях выступал мало, но готовил материалы, нужные для разных программных вопросов. Как делопроизводитель комиссии по выборам 1917 года