Звезды, души и облака - Татьяна Шипошина

— Нет, — отвечает мужик. — Воскресенье — и так день особый, когда все отдыхают. А вот понедельник — это совсем другое дело! И не приставайте ко мне со своими воскресеньями.

Так прожил мужик двадцать лет. И скопилось у него — за двадцать лет — Машка, посчитай сколько!

Машка полежала маленько и сказала:

— Больше тысячи. Одна тысяча… сорок три… сорок пять..

— Вот. Скопилось у него — больше тысячи понедельников, и уже некуда было коробки с понедельниками складывать. Жена ему и говорит, мол — собирал ты, собирал их всю жизнь, а что толку! Только все спотыкаются о коробки твои. Грузи свои понедельники на тачку, да вези, продавай! Может, хоть какая-то польза будет для семьи.

Погрузил мужик понедельники на тачку и повёз на такой рынок, где всякие птички, рыбки и щенки продаются.

— На птичий рынок! — подсказала Наташка.

— Да, на птичий. Привёз, встал в уголке — понимает, что надо коллекцию продавать, и жалко ему в то же время. Тут подходит к нему другой мужик и спрашивает:

— Что продаёшь?

— Понедельники.

— За сколько лет?

— За двадцать.

— А сколько хочешь за свою коллекцию?

— Тысячу рублей!

Эх, жаль, что у тебя одни понедельники! Я бы у тебя твою коллекцию купил, если бы хоть воскресенья у те были. А кому нужны чужие понедельники, да ещё за двадцать лет!

И ушёл. Стоял, стоял мужик, до самого закрытия рынка достоял. Никто и не подошёл к нему больше. Уже темнеть стало. Вдруг подходит к нему снова тот же самый мужик.

— Ну, что, — спрашивает, — продал понедельники свои?

— Как видишь! — отвечает мужик.

— Ладно, давай, куплю я у тебя, — только дать тебе могу — вот, три рубля!

Грустно мужику, но что делать! Пока стоял, столько всего передумал про свою жизнь, про свои понедельники, про свои вторники и даже про свои воскресенья.

— Давай, — говорит, — твои три рубля! Может, хоть тебе мои понедельники пользу принесут!

Взял мужик три рубля, пошёл в магазин. Купил бутылку портвейна…

— Килек в томате, — вставила Нинка.

— Килек в томате, хлеба буханку, детям карамелек купил и пришёл домой.

— Давай, жена, — говорит — накрывай на стол!

Сидел мужик с женой, пили они портвейн, и было на сердце у них хорошо, потому что начинали они новую жизнь. С тех пор мужик уже ничего не коллекционировал, но каждый год, в этот день, он шёл на базар, покупал портвейн, килек, конфет, и был у них с женой маленький праздник, наподобие годовщины свадьбы.

Один раз я там была, только чай у них пила, потому что портвейна мне — не наливали!

— Да, сказка какая! Ну и сказка — не понятная совсем! — Наденька тянет тоненьким голоском.

— Нормальная сказка! Мне понравилась! — Аське сказка понравилась сразу. Она как будто сама стояла с тем мужиком на птичьем рынке.

Что-то было в этих понедельниках и от её незадачливой жизни.

— Главное, что всё закончилось кильками и портвейном! — сказала Нинка. — Так что сказка — с хорошим концом. А кто слушал, молодец!

— Я бы всё-таки собирала воскресенья, — сказала на прощанье Светка, на удивление всем не уснув — до самого окончания Анькиной сказки…

Когда все утихомирились, Маша потихоньку спросила у Аськи:

— Что Мариэте на день рождения подарим?

— Что Мариэте на день рождения подарим?

— Открытку красивую подпишем. У меня есть, — ответила Аська.

— Я знаешь, что думаю, — продолжала Маша, — помнишь, она всё время песню такую пела: «Ой, серум, серум»? Давай выучим слова и споём ей. Ей приятно будет.

— А слова где возьмём?

— А мы Аньку попросим, она где-нибудь найдёт, у армянина какого-нибудь.

— Давай, только утром.

— Спокойной ночи.

Утром проект подарка был одобрен всеми. Аньке и Наташке оставалось найти армянина.

После обхода, в пятницу, Аньку осенило. Не говоря никому, она вышла из палаты вслед за Жанной Арсеновной.

— Жанна Арсеновна, извините, вы по-армянски понимаете?

— Да я уже обрусела совсем, — ответила Жанна Арсеновна. — У меня муж — русский, я уже и забыла, когда по-армянски говорила.

— А вы такую песню знаете — «Ой, серум, серум»?

— Такую песню даже самый обрусевший армянин знает, — ответила Жанна Арсеновна.

— Жанна Арсеновна, миленькая, перепишите нам слова, только по-русски!

— А зачем вам?

— У Мариэты в субботу день рождения, и мы хотим выучить и спеть ей. Хоть два куплетика напишите!

— Сейчас напишу и принесу тебе. Когда, говоришь, день рождения? В субботу? Надо поздравить! — и, отойдя немного, спросила, обернувшись: «Как же такое вам в голову пришло?»

— Это Маша.

— Молодец…

Жанна Арсеновна принесла Мариэте красивое, расшитое полотенце. Она принесла его уже в понедельник.

А вечером, в субботу, мы праздновали день рождения Мариэты, поедая торт, конфеты и мороженное, принесённые Наташкой и Анькой — из своей первой самоволки.

И вот, когда торт был съеден, Маша сказала:

— А теперь, Мариэта, мы дарим тебе наш подарок.

Мы запели. Мариэта сначала не поняла, а потом… она подпела чуть-чуть, потом откинулась на подушку, и губы её задрожали. Мариэта плакала.

А когда песня закончилась, Мариэта сказала:

— Спасибо. Я нэ забуду, никогда нэ забуду. Вы всэ — тепэрь сестры мои… Вы — мои сестры…

На стороне мальчишек тоже знали, что мы празднуем. Полторта Анька отнесла им.

И в ночной тишине мальчишкам была слышна грустная армянская песня, которая неизвестно, чем больше трогала сердце — чудной мелодией, или непонятностью слов….

Песня давно закончилась, но не спал, долго не спал один человек — Джемали, Джем.

То ли песня, то ли Костик разбередил его сердце своим письмом, то ли свои мысли и чувства, глубоко спрятанные днём, к ночи ближе — выбрались наружу. Как там отец? Как там все наши?

Джем думал, конечно, по-грузински. В глазах у него поплыли знакомые горы, небо, облака, дом. Вот на крыльцо дома вышла мама, в чёрном платье. Мама у меня — самая красивая в нашем селе. А отец — самый сильный.

И я был самый сильный, — подумал Джем, — был, был! Кто поймёт, как это — вчера быть самым сильным, а сегодня за тобой чужая женщина должна выносить твою грязь, горшок твой!