Охота на Роммеля - Стивен Прессфилд

Вот типичный четвертый день отступления, реконструированный по записям моего дневника:

— Джама-один вызывает всех Джама. Друзья сообщили о вражеских танках. Код четыре-ноль. Приближаются с юго-запада на расстоянии код три-ноль-ноль-ноль.

Голос капитана в наушниках едва прорывается через треск помех. «Друзьями» он называет наш передовой заслон.

— Приказываю. Третьему (он имеет в виду мой отряд) взять широкий обзор, но не высовываться, пока все машины не выйдут на линию. Остальным повторять мои маневры. Теперь вперед! И слушайте приказы! До связи.

Наш отряд из четырех машин (только что вернувшихся из ремонтной части) выдвигается в направлении противника. Полдень. Жаркое марево снижает видимость до тысячи ярдов. Мы перебираемся через первую линию холмов и рассредотачиваемся с интервалами в триста ярдов — один танк впереди, два на флангах, четвертый страхует. Позади, в пятистах ярдах от нас, капитан Маккоги готовит эскадрон к атаке. Сам он в центре тыловой группы. Через наушники я слышу, как он руководит отрядами и рапортует в полк о том, что впереди видны бронемашины. Мы не знали тогда, что немцы прослушивали наши переговоры. Они использовали на передовой грузовики с пеленгаторами, а их радисты понимали английский не хуже нас и определяли по голосам не только наших командиров эскадронов, но и командиров отрядов. Естественно, они сообщили о наших маневрах той колонне «панцеров», которая двигались на нас. Из штаба нашего батальона пришел приказ: врага остановить любой ценой.

— Я Джама, вызываю Джама-три. Продолжай движение. Сообщай обо всем, что увидишь. Конец связи.

Это он нам. Я трясусь и подскакиваю в куполе, взгромоздившись на брезентовое откидное сиденье. Одно колено упирается в небольшую полку, на которой лежат ручные гранаты, запасной бинокль и четыре книги, которые я читаю в минуты отдыха. Второе колено прижато к боковине затворного предохранителя нашей 74-мм пушки. Я приказываю капралу Пизу, который находится впереди, продвинуться еше на сотню ярдов. Мы держим скорость пять миль в час. Мои глаза прижаты к оптике. Качка, как на ялике в море. Пахнет соляркой и машинным маслом. Поверхность башни так нагрелась на солнце, что жжет локти через рубашку. Внутри танка температура в три раза выше, чем снаружи.

Наконец, я увидел наших «друзей» — два бронеавтомобиля 3KDG (Третьего эскадрона Королевской гвардии драгун). Они несутся к нам, то появляясь на вершинах холмов, то пропадая в ложбинах. Словно водяные жуки на волнах. Иногда я с трудом различаю машины в шлейфах поднятой пыли. Но мне знакомы их контуры. Нас недаром учили долгие месяцы. Я стараюсь быть умелым командиром танка, хотя пока мне редко это удается. Я делаю лишь пятьдесят процентов того, что нужно в идеале. Навыки врага на порядок выше наших — как в тактике, так и в снаряжении. Мы знаем свои слабости, поэтому равняемся на немцев. Я не чувствую страха; для эмоций в бою не хватает времени; слишком большая концентрация внимания требуется для управления танком. Однако я осознаю свои недостатки, малую мощность нашего оружия, ошибки экипажа и штабного руководства. Это неприятное чувство.

Впереди показался длинный холм с ложбиной, в которую может пройти танк. Так мы не будем заметны на фоне неба. Я приказываю Пизу перейти на фланг, а сам занимаю его место.

— Водитель, стой!

Теперь у меня появился обзор. Ветер отогнал дымку марева на юге. Внутри танка температура 110 градусов по Фаренгейту. Через оптику я вижу две полоски пыли, заходящие к нам во фланг на юго-востоке. Первая полоска — это танки; вторая в пяти милях позади — эшелонный транспорт (грузовики с горючим и амуницией).

— Джама-три вызывает Джаму.

Я докладываю о том, что вижу.

— Да, Джама-три. Сообщение принято. Оставайся на месте. Жди приказов.

На холме перед нами появился «жук» — один из бронеавтомобилей «Даймлер» Королевской гвардии драгун. Он поднялся по склону и остановился рядом с нами. На носу машины была нарисована прекрасная красотка, стоящая под душем, роль которого выполнял ствол «Бреды». Ниже написано «Тинк 21». Из люка высунулся незнакомый сержант. Он усмехнулся и крикнул:

— Не будет чем подымить, приятель?

Я просунул руку за рацию, взял с полки пачку отвратительных «челси» и бросил ее сержанту.

— Что там впереди?

Он прикурил две сигареты, передал одну водителю через амбразуру башни и прокричал мне в ответ:

— Там половина всей немецкой армии.

Сержант рассказал, что им пришлось спасаться бегством от пехоты, которую подвезли на грузовиках и больших восьмиколесных бронетранспортерах. Он насчитал не меньше пятидесяти танков Т-III и T-IV.

— При виде этой армады я обмочил свои кружевные панталоны, — добавил в шутку сержант.

Вражеская пехота, размещенная перед танковой колонной, означала для нас большие проблемы — она защищала противотанковые орудия.

— Все станции Джама, вызывает Джама. Приказ! Колеса на юг, идти в одной линии. Нашей целью является вражеская транспортная колонна с припасами. До связи.

Мы так и сделали. Тем временем притормозившие немецкие танки снова начали движение вперед. Они промчались через нашу оставленную позицию на такой скорости, что машины эшелона «Б» едва успели убраться с их пути. Немецкая колонна с припасами на южной части равнины оторвалась далеко вперед. Нам пришлось догонять ее. К сожалению, нас выдавали поднятая пыль и радиоперехваты поступавших команд. Наша атака захлебнулась под свирепым шквалом противотанкового огня. Когда пришел приказ отступать, колонна немецких танков вернулась с западного направления и попыталась отсечь нас от главных сил. Мы потеряли танк Пиза — при резком повороте его правый трак и подвеска превратились в кучу отдельных частей. При близком разрыве снаряда мой водитель ударился о крепление орудия и свалился под рычаги с раздробленной челюстью. Наступали сумерки. Моим третьим танком командовал капрал Ледгард. Мы с ним подобрали экипаж сломавшейся машины и помчались назад к условленному месту, где располагался ночной лагерь эскадрона. Едва мы отъехали, к брошенному А-13 направились два T-III. Гансы тоже любили трофеи. Около полуночи немецкая эвакуационная бригада оттащила танк Пиза в мобильную ремонтную часть. Через пять дней мы увидели его снова — с черным крестом на боку и с экипажем, состоящим из солдат Оси.

День закончился. Мы остались живы. Нас не засунули в брезентовые мешки, и мы не покрыли себя позором. Но нам не удалось сделать и ничего полезного. Фактически мы просто отступили на двадцать миль к востоку от тех позиций, которые занимали утром. Ночью, когда наши добравшиеся до лагеря отряды группировались в поредевшие колонны, враги тоже не отдыхали, стремление к победе ни на миг не ослабевало. Они ожидали рассвета, чтобы снова бросить на нас свои силы, а нам предстояло отбиваться от них, используя ту же никчемную тактику, бронетехнику и вооружение.

Каждый имел тошнотворное чувство, что враг превосходил нас числом и умением. Мы буквально ощущали силу гения немецкого фельдмаршала. Он заказывал музыку, мы танцевали под нее и всегда оказывались на шаг позади. Роммель концентрировал свои силы; мы расходовали свои ресурсы по мелочам. Если немцы атаковали, то делали это массированным штурмом. Когда вы видели их танки — колонны и фланговые прикрытия — казалось, что весь мир несется на вас. Стиль немцев был великолепным и смелым; они мчались вперед! Каждый из них был маленьким Роммелем. Обнаружив малейшую брешь, они использовали ее безжалостно и без колебаний. Немцы превращали малые победы в один большой триумф. Мы же отличались храбростью, но не имели их тактических навыков. Наши наскоки походили на детские драки — порыв души и никакого смысла.