Охота на Роммеля - Стивен Прессфилд

Месяц спустя Роуз отвезла меня для очередного медицинского осмотра в Инвернесс в госпиталь Рейгмора — к недавно призванному на военную службу местному врачу по фамилии Маклеод, который оказался кузеном моей жены.

— Вы уже стали наполовину шотландцем, — пошутил он, заметив, что я называю десерт «пудингом», детей — «крохами», а свою медлительность при ходьбе объясняю природной склонностью к «продаже баранов» (в смысле овец).

К середине лета я доходил уже до тридцать шестой лунки. Королевский танковый корпус не принимал меня обратно, пока я не прошел ФТВ (физкультурный тест на выносливость). Мне пришлось преодолевать полосу препятствий, которую курсанты офицерского училища проходили на время. К счастью, результаты в моей группе фиксировал старшина Стритер — тот самый танкист, рекрутировавший меня на призывном пункте в Кенсингтоне. Я получил 47 баллов из 50 возможных и сдал норматив. После войны мы со Стритером случайно встретились на станции Виктория, и он признался мне, что мой реальный результат составлял 27 баллов (полнейший провал).

— Наверное, карандаш немного дрогнул, — сказал он.

В конце концов мой диагноз подтвердили как «ложный полиомиелит». Болезнь уходила в обратной последовательности, в какой появилась, — от торса к бедрам, затем к икрам и, наконец, исчезла окончательно.

Когда я вернулся в строй, Франция пала, битва за Британию была в самом разгаре, а Гитлер готовился к вторжению в Россию. Весной 1941 года, пока я заканчивал офицерское училище, Роммель прибыл в Тунис с Африканским корпусом. Его первая атака застала наши войска в западной пустыне врасплох и отшвырнула их назад почти до Александрии. Чуть позже, после нескольких танковых сражений и ужасных потерь с обеих сторон, войска Роммеля отступили под натиском Ошинлека,[28]командовавшего операцией «Крестоносец». (Именно тогда войсковая группировка Западной пустыни стала называться Восьмой армией.) Когда на изломе года я прибыл в Палестину, чтобы присоединиться к новому танковому полку и начать обучение на линии фронта, Роммель нанес контрудар из своего бастиона в Эль-Агейле и перешел в грандиозное наступление.

Полк, в который я попал, создали из подразделения йоменов — обычную кавалерию сначала механизировали, а затем превратили в танковую часть. Я, молодой лейтенант, был снова здоров и рвался в бой. Однако наш «отряд» (так называли себя почти все воинские формирования) не торопился на фронт. Офицерский состав делился на два эшелона: «стариков», которые служили тут еще в дни кавалерии (или чьи отцы и деды проходили здесь службу), и «сосунков», подобных мне, пропускавших мимо ушей всю чепуху о славной истории отважных йоменов. Когда стало ясно, что никаких боевых действий не планируется, по крайней мере на следующее полугодие, я попросил перевести меня в 11-й отряд шотландских коммандос, поскольку знал там пару-тройку офицеров по Голспи и Дорночу. Я думал, что полковое начальство не откажет лейтенанту, который жаждет попасть на фронт. Но вышло немного иначе. Когда наш командир, полковник Л., узнал о моей просьбе, он вызвал меня на разнос. Прокричав, что такое отступничество плохо отразится на морали солдат, он велел мне отозвать прошение. Я выразил свое несогласие. С тех пор Л. считал меня смутьяном и чуть ли не большевиком-бомбистом.

Я ненавидел Палестину. Мы все время чему-то учились, а война проходила без нас. Из хваленых достопримечательностей этой страны мне понравился только Иерусалим. Каждые выходные, когда нам разрешали покидать военную часть, я садился в автобус номер 11, расписанный яркими красками и украшенный кисточками «Ситроен», который местные называли «квама». Салон всегда был переполнен курицами и ноющими арабскими детьми. Я так любил их, что часто путешествовал на крыше или цеплялся снаружи за задние поручни автобуса. Большую часть своих увольнительных я проводил в еврейской книжной лавке напротив гостиницы «Царь Давид». Мне было интересно прогуливаться по мощеным улочкам, по чьим камням когда-то ходили Иисус и апостолы. Иногда я начинал ощущать себя евреем — вечным изгнанником, который нигде не находит приют. Эти экскурсии еще больше отдаляли меня от собратьев-офицеров, видевших во мне недружелюбного мрачного человека. Тут, в частности, была вина полковника Л., который считал меня бунтарем и, хуже того, интеллигентом. Его фраза «Тот, кто читает книги» оказалась самой ужасной характеристикой, которую мог получить молодой лейтенант.

Тем временем Роуз последовала за мной на Ближний Восток. Она приплыла в Египет на конвойном корабле, перевозившем боевые отряды и амуницию. Этот корабль пересек Атлантику от Глазго до Рио-де-Жанейро, затем направился к Африке, обогнул мыс Доброй Надежды и поднялся вверх вдоль восточного побережья, одолев за шесть недель двенадцать тысяч миль. Роуз сошла на берег в Тефике (порт Суэца) и оттуда проехала вниз до Каира («вниз» на местном лексиконе означало северное направление вдоль Нила) в кузове почтового грузовика вместе с шестью другими девушками, которые приплыли в Африку по той же причине, что и она. Когда я думаю сейчас об этом, ее отвага кажется мне почти невероятной. Но молодежь недаром славится своим безумием. И, как я уже говорил, Роуз была не одна. Десятки других молодых жен и подруг совершали подобные путешествия. В случае необходимости они пошли бы и на больший риск.

Как Роуз удалось попасть на военный корабль? Ее сестра Джемма была знакома с Рэндольфом Черчиллем — сыном премьер-министра. Через него Роуз добилась собеседования с генералом Королевской шифровальной службы.

— Моя девочка, — с доброй улыбкой сказал тот офицер, — мне легче запустить ракету на луну, чем отправить вас, гражданское лицо, в Египет.

Однако, прощаясь с ней, он упомянул о нехватке телеграфисток на военном флоте. Роуз тут же отправилась в Адмиралтейство. За пять недель она освоила гражданские и военные коды, а затем сдала экзамен по специальности. Через девятнадцать недель она прибыла в Александрию, где начала работать по 60 часов в неделю на флотскую разведку в Раз-эль-Тине,[29]получая командировочные надбавки и доплаты за опасную работу.

В то время я по-прежнему находился в Палестине и не имел возможности увидеться с ней. Затем наступил февраль 1942 года. Зимние наводнения приостановили военные действия в пустыне, но все знали, что скоро бои возобновятся — либо Роммель атакует нас, либо мы перейдем в наступление. Соседние подразделения призывались на фронт, а о нас как будто забыли. В канцелярии полка вывесили ведомость, прозванную «сахарным списком». Она предназначалась для тех офицеров, которые пытались перевестись в другие части. Хотя список обновлялся каждую неделю, моя фамилия неизменно находилась в самом верху. Однако вызова не поступало. Тем не менее я продолжал проситься на фронт. Мне хотелось перейти на службу в наступательные силы или в отряды SOE.[30]Я даже выхлопотал разрешение на тренировочные прыжки с парашютом вместе с подразделением специальной авиадесантной службы, но записка из дивизии обнулила все мои усилия, указав, что офицеры-танкисты были слишком ценными, чтобы разбрасываться ими. Несмотря на запрет, я напросился на собеседование с Джейком Исонсмитом, тогда еще простым капитаном из пустынной группы дальнего действия. Вылетев из Лидды в каирский Гелиополис, куда меня подбросил бомбейский бомбардировщик, я узнал, что служебная командировка капитана Исонсмита отложена. Мне пришлось оставить ему письмо — на самом деле жалобную просьбу. Не найдя попутного рейса, я два дня добирался до части на автобусах, в результате чего пропустил построение на плацу и получил официальный выговор. В качестве наказания меня и еще одного невезучего лейтенанта откомандировали в группу киношников. Мы крутили по вечерам американские вестерны и довоенные фильмы про гангстеров. Парни называли нас братьями Уорнер.[31]