Книги онлайн и без регистрации » Историческая проза » Рудник. Сибирские хроники - Мария Бушуева

Рудник. Сибирские хроники - Мария Бушуева

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 12 13 14 15 16 17 18 19 20 ... 81
Перейти на страницу:

Вода шелестела. Птица, сделав круг, опустилась на легкий гребень волны, качнулась.

– Дочь… наша?.. моя?

Лампия сделала к нему навстречу резкий шаг, взмахнув рукой, точно намереваясь его ударить:

– Вы-то… ты… при чем тут?!

– Как же…

– Все забудь. Не было у нас ничего. Бес меня попутал. Жалость к Илье толкнула на измену. Никогда себе этого не прощу. Умру от этого яда, чую, который теперь в своей душе ношу.

– Моя, значит. Раз ты так мучаешься. Сердце твое знает правду.

– Молчи, молчи! Ярославцевская она, как все мои дети.

– Моя прислуга Агриппина уже весь рудник Сугатовский и окрестности в известность поставила, что ты от меня родила… Как бы до Ильи не дошло.

– Очень ты о нем печешься, вижу.

– Печалюсь. Ты не поверишь, а как-то жалеть я его стал.

– От жалости и зерно присвоил?! И скот выгнал с сугатовских дач?! И опечатал все, что Илье принадлежит?!

– Я лучше, выгоднее все продам – вам же больше достанется. Он сейчас с отчаяния все за бесценок в Семипалатинске сдаст. Тебе же теперь дочь поднимать…

– Не верю я тебе, лукавый ты человек… И какое тебе дело до ребенка?! Наша с Ильей дочь. У меня все учтено – я бы в ночь, для меня опасную, к тебе бы, Кронид, не пришла. – Она усмехнулась. – Не тот ты человек, от которого хочется детей иметь, хоть и дворянином стал по Табели о рангах.

– У меня и матушка была из обедневших столбовых дворян, а у моего батюшки вышедшие из однодворцев священники все из века в век…

– Выходит, мерзавцев у вас в роду не было?

– Честнейшие люди. – Кронид тоже усмехнулся, хоть и с опозданием. – Я – единственный.

* * *

Марусе было всего двенадцать лет, когда умерла ее мать. Приехала Наташа из Питера продавать дом, рыхлая дама, снимавшая вместе с незамужней дочерью у Лампии две комнаты, вспоминая, как мучилась хозяйка перед смертью, плакала, терла глаза и пухлые щеки шелковым тонким платком, – она любила Лампию Никитичну, та вечно прощала ей затяжные, как дожди осенние, долги по найму.

– Ой, ведь какие-то бумаги остались! – вдруг вспомнила дама. Она встала, открыла ящик черного комода. – Это письмо пришло буквально в день ее смерти, а раньше Лампию Никитичну следователь приглашал, она мне говорила, но тогда уж ей было не до разбирательств… – Дама снова заплакала. – Нужны?

– Парочка, сбегай за чаем и сахаром! – попросила Наташа. – А мы тут пока бумагами займемся. – Она взяла конверт и вскрыла. – Иди, иди, Парочка, а то закроют!

– Вот всегда так! – обиженно вскинулась худенькая девочка с тонким профилем и русой косичкой. – Все, что важное, ты никогда мне не покажешь! Только гоняешь, точно прислугу!

– А отчего вы ее Парочкой зовете? – вдруг поинтересовалась все еще плачущая дама. – Давно хотела спросить, да все забывала.

– Ой! – улыбнулась Наташа. – Сама не знаю. То ли от Парки – богини судьбы, то ли у Муси была сестра-близнец, но умерла во младенчестве, и Муся как бы за двоих теперь, хотя и осталась одна… Так прозвали ее с самого рождения, а вот почему?..

Министерство ИМПЕРАТОРСКОГО двора

КАБИНЕТ ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА

23 Мая 1900 года

С.-Петербург

На прошение Ярославцевой о результатах дознания, произведеннаго Чиновником разных поручений Сергеевым по делу о незаконных действиях по службе бывшаго Управляющего Медными рудниками Маляревского и Горного кандидата уставщика Ярославцева, Земельно-Заводской Отдел возвращает в Главное Управление Алтайского Округа Дознание, произведенное Чиновником разных поручений Сергеевым, вместе с тем прилагается для передачи, по принадлежности, формальное следствие Судебнаго Следователя Змеиногорскаго уезда по Делу о Горном Инженере Маляревском, обвиняемом по 283, 354, 362 и 404 ст. Улож. О Наказ.

Заведующий Отделом

Генерал-Майор Болдырев.

* * *

Дом уже был продан, а степной Омск навсегда покинут, Маруся ехала в поезде в незнакомый, далекий Петербург, глядела в окно на долгие-долгие пустые пространства, по которым в дождливом тумане медленно проплывали призраки прошлого. В том же вагоне ехали богатые казахи (в Омске их называли киргизами), и гимназистке Мусе Ярославцевой вспомнилось, как год назад ездили они с матерью за реку, к киргизам в гости, о чем сделала она на следующий день запись в своем дневнике:

«Когда мы вошли в юрту, то я была поражена замечательной чистотой. На потолке были настланы ковры, на полу белыя чистыя кошмы. Почти посредине юрты была занавеска от одного конца до другого. Я подошла и посмотрела, что там такое. Я увидела там женщин, богато одетых, которые пили чай. Одна из них мне бросилась в глаза, это была молодая киргизка, почти девочка, лет 15. Но что была она за красавица! Глаза задумчивые, огромные, черные. Ресницы длинные-длинные. Лицо ее было бледнее всех других и с выражением какой-то затаенной грусти. Она совсем не походила на обычную киргизку, скулы у нее не выдавались, глаза были не такие узкие, как обычно у киргизок. На ней была бархатная малиновая шапочка, обшитая серебряными монетками, которая ей очень шла. Я несколько раз приподнимала занавеску и подолгу смотрела на нее, не в состоянии оторвать глаз. Наконец, напившись чаю у них и закусивши баранины, мы пошли. Я еще раз посмотрела на нее, и мне почему-то сделалось так грустно…»

Дневник был заброшен – и через сто тринадцать лет я (М.Б.) найду в нем фотографию усатого красавца Орленева, засохшие листочки неизвестного мне дерева (попытаюсь, кстати, определить его чуть позже по фотографиям в энциклопедии) и отрывок романа, в котором Муся Ярославцева описывает некую Катю, которая ждет домой мужа и которой досаждает Надежда Егоровна, о чем Катя взволнованно рассказывает вернувшемуся со службы мужу. Рассказ заканчивался так: «Катя не может успокоиться, она быстро ходит по террасе, щеки ее раскраснелись, углы губ то и дело опускаются, словно у обиженного ребенка. “Да полно тебе из-за таких пустяков волноваться, – успокаивает ее Николай, – ну давай лучше обедать”. Варя подает обед. На террасу выходит Елена, сестра Павла, скромная, молчаливая, незаметная молодая девушка…»

Кто такие Надежда Егоровна и Павел, в отрывке не прояснено.

Первого мужа Муси будут звать Николаем. Но он, высланный из столицы математик, политический преступник, прошедший Бутырскую пересыльную тюрьму и каторгу, подточенный туберкулезом, проживет с молодой женой очень недолго, оставив ей несколько тетрадей со своими рассказами и повестями, которые, надеюсь, мне удастся разобрать, а может быть, потом что-нибудь из них и опубликовать. Хотя бы как документ времени.

Муся не вернется в Омск уже никогда.

А ведь переезд туда спас семью. Возможно, в Омске оставалась какая-то родня из Еропкиных-Бергов (хотя нигде никаких свидетельств о помощи родственников нет). Но именно в Омске на казенные благотворительные деньги сумела вдова сугатовского управителя дать Сергею и Наташе классическое гимназическое образование, после которого они получили и высшее, уже в Санкт-Петербурге. И Муся ведь окончить успела четыре класса омской гимназии, потом доучивалась уже в петербургской, чтобы тоже, пойдя по стопам старшей сестры, окончить затем Высшие женские Бестужевские курсы.

1 ... 12 13 14 15 16 17 18 19 20 ... 81
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. В коментария нецензурная лексика и оскорбления ЗАПРЕЩЕНЫ! Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?