Пламенное увлечение шейха - Ким Лоренс

Ужинать приходилось с актерами, чья слава уже шла на убыль, либо, наоборот, с начинающими, которые были рады любому случаю засветиться. Все это было частью ее имиджа.

— А что твои родители думают о твоей модельной карьере?

— Мои родители умерли, когда я была маленькая. Меня вырастили бабушка с дедушкой. Они поддержали мое решение, потому что это хорошая возможность заработать на университет. И я хотела финансовой независимости. А потом они вложили все свои сбережения в фирму, которая никогда не существовала, через брокера, который как сквозь землю провалился. Так что выбирать особо не приходилось.

— Да, я знаю, он еще был твоим женихом.

Эбби побелела.

— У тебя что, досье на меня собрано?

— Разумеется. А как же иначе? Положение обязывает, — ответил он совершенно серьезно и, поскольку потрясенная Эбби не могла выговорить ни слова, продолжил: — У меня есть к тебе предложение. Не хотела бы ты выкупить дом твоих родственников?

— Я и собираюсь, — огрызнулась Эбби.

— Я имею в виду прямо сейчас. Я дам тебе денег. Я не шучу. Это хорошее предложение.

— А что взамен?

— Полтора года работаешь на меня.

— Кем?

— Женой.

Повисла долгая пауза.

— Подумай. Это не такая уж ужасная перспектива. Разумеется, брак будет чистой формальностью. Я вообще не собираюсь жениться…

— Никогда-никогда? — перебила его Эбби и тут же прикусила язык, сама услышав в своем вопросе разочарование.

— Никогда, — подтвердил Зейн. — Однако мое положение требует, чтобы я, будучи наследником престола, женился. В этой ситуации обычай диктует, что после смерти моего брата я должен жениться на его вдове.

Эбби, мало знакомая с традициями Востока, ахнула.

— Как можно предлагать такое убитой горем женщине, которая еще и башмаков не износила, в которых шла за гробом мужа? Бедняжка!

— Да уж, — процедил Зейн. — Я готов пойти на что угодно, чтобы избежать этого брака. Но моего желания мало. Все зависит от тебя.

— Каким образом?

— Ну, если я уже женат, Кайла избежит этой страшной участи.

— Это шантаж! — возмутилась Эбби.

— Да. Жизнь, знаешь ли, вообще несправедлива. Однако я предлагаю тебе исключительно формальный брак. Не волнуйся, я тебя и пальцем не трону.

Она покраснела и отвернулась.

— Ты, конечно, можешь отказаться. Это твое право. Ты действительно не несешь ответственности перед своими родными за чужое мошенничество.

— Да что ты в этом понимаешь? — в слезах бросила она через плечо. Он ударил по самому больному.

— Тогда прими мое предложение.

Зейну была видна только часть ее щеки, но он заметил, что она кусает губы.

— Это не предложение. Это ультиматум, — сказала она наконец.

— Это выгодно не только мне, но и тебе.

— Это изменит всю мою жизнь!

Но это изменит и жизнь вырастивших ее стариков. У них снова будет свой дом и рента, которая позволит им не дрожать от страха при мысли о завтрашнем дне.

Могла ли она позволить эгоизму заглушить благодарность?

— Да. Это изменит твою жизнь. — Зейн не стал ее разубеждать.

Эбби плакала, она уже сдалась, но еще не готова была в этом признаться.

Если она согласится, вся ее жизнь в ближайшие полтора года будет выставлена на всеобщее обозрение. Как она это переживет?

— Неужели ты не боишься скандала? Как ты объяснишь, откуда я взялась?

— У нас есть пресса. Это их работа.

Эбби представила, какая жизнь ее ждет — сплошной дворцовый регламент и следование чужим традициям. Она и так уже как мумия в этом покрывале.

Но тут же она представила себе не менее яркую картину — дедушка стрижет газон перед их домом, по старинке, специальными ножницами, бабушка сидит на качелях с книжкой и чашкой чая, а на окнах — знакомые с детства занавески. Она так любила свою семью…

Эбби почувствовала укол вины: она до сих пор ничего не сказала о смерти его брата. Лучше поздно, чем никогда.

— Прими мои соболезнования.

— Соболезнования? — не понял Зейн.

— Твой брат… — неловко напомнила Эбби.

— А…

Он с трудом поднял на кровать сначала одну ногу, потом другую и со стоном облегчения вытянулся. Эбби подошла, чтобы поправить ему подушки, и со сжавшимся сердцем увидела то, что не замечала раньше, отчасти из-за неяркого света хрустальных светильников, отчасти из-за цвета его кожи, — все его прекрасное тело было в желтых разводах сходящих синяков. Его глаза были закрыты, она подумала, что он заснул, и тихонько двинулась к двери.

— Мы были не особенно близки, — сказал Зейн, не открывая глаз.

— Но он все-таки твой брат.

Она всегда хотела большую семью, хотела тем более страстно, что ее родители рано погибли, и фактически семьи у нее не было, настоящей, когда несколько поколений собирается за одним большим столом.

— Сводный. Так мы договорились?

Эбби ждала, что он откроет глаза и его взгляд подскажет ей, как поступить. Но его веки были плотно сомкнуты.

— Мне надо подумать.

— Хорошо.

Эбби, порадовавшись отсрочке, повернулась к дверям.

— Даю тебе две минуты.

Эбби обернулась и поймала его синий взгляд. Но он снова был непроницаем и не давал ей никакой подсказки.

— Я не готова. Когда я ехала сюда, я вообще не думала об этом браке, я ехала, чтобы исправить случайную ошибку.

— Полтора года. Это все, о чем я прошу.

Он видел, какая мучительная борьба идет у нее внутри. Наконец она покачала головой:

— Я не могу…

Занавески ее детской колыхались на ветру.

— …отказаться.

Она чувствовала себя так, будто ей долго удавалось балансировать на краю обрыва, но теперь она сделала роковой шаг и летела вниз. Она понимала, что поступает правильно, но эта мысль не могла растопить тяжелый холодный ком в ее груди. Она физически ощущала удушье — предчувствие той несвободы, которая отныне скует ее жизнь.

Поспешно срывая с себя шелковое покрывало, она рванулась к окну, но задела какие-то провода, и…

Раздался оглушительный вой аппаратов.

— Извините… Простите… Как это отключить? — бормотала Эбби, которую едва не снесла толпа ворвавшихся в комнату людей в медицинских костюмах.

Эбби прижалась к стене, а Зейн, перекрикивая чудовищный звук, пытался донести до сознания врачей, что, несмотря на сигнал аппаратов, он не умер.