Обреченная - Элизабет Силвер

Макманахан закрыл за собой дверь. Я подняла взгляд на часы. Было уже 18.10, и как только Бобби исчез с глаз, телефон наконец зазвонил. Часть моего «я» понимала, что этот телефонный неизвестный вовсе не отстал от меня, а другая часть возбуждалась от того, что он все еще не сделал этого. Возможно, Бобби это знал. Будь он полицейским получше, он, вероятно, никогда не оставил бы меня одну. С другой стороны, будь Бобби полицейским получше, он никогда не связался бы со мной.

Я пропустила два-три звонка, прежде чем подойти к аппарату. Незнакомец, несомненно, смаковал моменты предвкушения, и я отчасти гордилась тем, что вызываю у него такое страстное желание. Я подняла трубку на пятом звонке. На шестом включился бы автоответчик.

– Я не знаю, что вы о себе думаете, – сказала я, – но вам очень повезло, что я еще не позвонила в полицию. Откуда вам знать, что линия не прослушивается? – Я сделала паузу, стараясь держать морду кирпичом.

Послышалось сопение.

– У вас, знаете ли, жалкий почерк, – продолжала я. – В одно и то же время, один и тот же голос… До кого вы на самом деле пытаетесь докопаться? Вы что, до сих пор не поняли? Полистайте телефонный справочник, «погуглите», найдите уже нужный номер. Мне уже все это надоело.

Ответа не последовало. Возможно, Бобби был прав.

– Что? Вы потеряли голос, когда мы только начали по-настоящему разговаривать?

Он прокашлялся. Определенно, это был мужчина. Немолодой.

– Алло? – позвала я его.

– Ноа? – сказал он наконец.

Голос был нежным, почти как если бы этот неизвестный отходил после хирургической операции.

– Кто это? – резко спросила я.

– Ноа Синглтон? – снова спросил он, закашлявшись на моем имени.

– Черт побери, кто это?

Мужчина не ответил, но я могу поклясться, что на том конце провода послышался звук упавшего стакана.

– Я спрашиваю, кто это? – повторила я.

– Это… твой отец.

Мы встретились на другой день в баре в cеверной части Филадельфии, неподалеку от Темпльского университета. Бар был зажат между угловым киоском, торгующим лотерейными билетами и жареными сосисками, и чем-то вроде старинного съемного дома безработного огородника. На шнуре, привязанном к телефонному проводу в десяти футах у меня над головой, болталась пара новеньких кроссовок, которые раскачивались надо мной, как ядовитая омела. Я встала под ними, поглядела сначала направо, а потом налево, а затем быстро завертела головой туда-сюда, чтобы убедиться, что я действительно пришла куда надо. Сто ярдов в одну сторону – и студенты в колледже изучают «правило исключения бессрочного владения» и теорию относительности. Сто ярдов в другую сторону – и вот какой-то бедный тинэйджер получает нож в сонную артерию за то, что не передал положенное количество кокаина парню по прозвищу Хрясь. На навесе над входом желтыми буквами было написано «Бар-Подвал». Не надо было особенно присматриваться, чтобы увидеть под ними остатки прежнего названия, написанного красными буквами. Название было то же самое, только в обратном порядке – «Подвал-Бар». В десяти футах над моей головой на весеннем ветру крутились кроссовки. Под навесом виднелась камера, встречавшая посетителей. Я едва заметила ее, но как только вошла, ее линзы сфокусировались на мне.

Я вошла ровно в 17.30. Солнце все еще расцвечивало небо раннего вечера и будет расписывать его еще примерно час. Ровно час я отвела себе. Ровно час. После этого я снова выйду на Брод-стрит-лайн и пойду к центру города, прежде чем кто-нибудь успеет принять меня за а) ученицу государственного колледжа или б) за ту, кто виноват в пропаже наркотиков, которые парень с ножом в сонной артерии прятал в своих трусах.

В баре было темно, так что моим глазам потребовалась пара секунд, чтобы привыкнуть. Я узнала его сразу же – не потому, что он был единственным белым в баре, а из-за того, что он смотрел на меня таким взглядом, которого я всю жизнь дожидалась от моей матери. Он стоял за стойкой, вытирая край кружки полосатым полотенцем. Я всегда рассматривала лицо матери, изучала каждую его пору, изгиб каждой брови, мочки ушей, выискивая наше родство. В моем лице не было ничего от нее. Войдя в «Бар-Подвал», я сразу же поняла почему.

Мой отец, вероятно, был куда моложе, чем казался. Морщины прорезали его лоб хаотично, словно мать-природа не была уверена, каким образом его лучше состарить. В темноте паба ярко пылали его зеленые глаза. И прямо над ними, там, где начиналась линия его некогда густых, но уже начавших редеть волос, я заметила слабое эхо моей собственной линии волос. Зазубренный и непонятный, зигзаг волос тянулся по нашим головам от уха до уха. Не могу объяснить, почему, но до этого момента я не понимала, что это может быть привлекательным.

– Ноа? – сказал этот мужчина, поднимая взгляд.

Я кивнула.

Он отер руки о то же самое полотенце, которым за мгновение до того протирал пивные стаканы, винные бокалы, стопарики и деревянные столы, и застыл, не зная, что делать дальше. Обниматься – это было бы уже слишком, но рукопожатие – это было бы слишком холодно, а я уверена, что этого он хотел избежать. Звякнул колокольчик, дверь открылась и закрылась, и тут он резко, как директор хлопает по столу, повернулся прямо ко мне.

– Я рад, что ты пришла, – сказал он.

Я вздохнула.

– Ну вот, пришла.

– Хочешь куда-нибудь подальше от глаз? Только мы с тобой? – спросил мужчина полуутвердительно-полувопросительно. Не дожидаясь ответа, он прошел вдоль стойки, поднял деревянную откидную доску, вышел, опустил доску и повел меня к маленькому столику в заднем углу, прихватив по дороге бутылку воды. Я пошла следом за ним.

– Всё в порядке? – спросил мой отец по дороге.

Я, помедлив, кивнула.

– Уверена? – уточнил он. У него был ласковый голос, словно он знал, что нам немного времени придется провести вместе. Мой язык тела показывал ему, что я вся ощетинилась, так что каждый раз, когда отец испытывал мое хладнокровие, он старался быть привлекательным, обаятельным и сдержанным.

– Нну-у, – согласилась я. – Всё в порядке.

В углу было темнее, и обстановка была куда более приватной. У нас за спиной было маленькое окошечко, вырезанное в панели под крестики-нолики, так что я уступила. Если нужно, нас будет видно. Меня будет видно снаружи.

– Тебе принести что-нибудь выпить? – предложил отец.

Я изобразила улыбку, чтобы он чувствовал себя комфортнее, хотя и не понимала зачем. В конце концов, это он преследовал меня. Это он бросил меня. А не наоборот.

Я покачала головой.

– Нет.

– Что-нибудь съешь?

И снова я отказалась.

Отец провел пятерней по волосам, по ходу дела натягивая кожу. Больше он ничего не мог предложить. Он тяжело дышал, и я узнала это сопение. Не по телефонным звонкам – я сама так дышала, когда нервничала, каждый раз перед тем, как заснуть.