Обреченная - Элизабет Силвер

Я должна сейчас идти. Может, мне не следовало писать тебе, но выдалось несколько минут, и я больше ни с кем не хочу их делить.

Всегда твоя,

Мама

Думаю, что больше всего мне не хватает вот чего: видеть, как в тихий вечерний час солнце сидит, крепко вцепившись когтями в облака. Видеть эту длинную полосу, пронзающую тучи, этот направленный вниз луч, подобный указующему персту строгого учителя, вещающего о существовании высшей цели бытия. Не хочу сказать, что обрела здесь религию из-за того, что не могу больше видеть заката. Господи, это было бы таким штампом, а я скорее сдохну, чем создам о себе такое впечатление. Но порой я сижу в одиночестве и думаю – а вдруг сейчас облака собрались вместе, беседуют друг с другом?.. Похожи они сейчас на комочки хлопка в туго застегнутом на молнию мешке или плоские, как блинчики? Или накачаны ли они той дождевой краской, от которой облака наливаются серым, черным и антрацитовым?

Забавно, как в отношении многих вещей реализуется троичность. Кучевые, дождевые, слоистые. Тройное заклинание. Три штриха – и тебя нет. Крибле, крабле, бумс. И то, что мне предстоит умереть от трех ядов, тоже, наверное, имеет свой смысл. Тиопентал натрия, бромид панкурония, хлорид калия. Коктейль из трех препаратов, который сначала обезболивает, потом парализует, потом убивает. Как мне сказал мой адвокат, это куда гуманнее, чем прежние способы, которые включали чуть ли не всё на свете, не ограничиваясь публичными казнями во всех видах – расстрел, повешение, газовую камеру, электрический ток и, конечно, нашу родную смертельную инъекцию. По некоторым причинам ее все равно называют «стулом», как в старые добрые времена. Однако шприцем никого не поджаришь. Всем заключенным это прекрасно известно, как и то орудие убийства, из-за которого каждый сюда попадает. Нет. Приговоренные просто переживают дурную анестезию, а потом получают паралич, который не дает им рассказать никому, что хлорид калия на самом деле причиняет боль. Такую боль, что в венах внезапно взрывается вулкан, и лава медленно растекается по телу, на ходу сжигая и спекая артерии и органы. Словно горишь живьем, только кричать не можешь.

Я читала об этом. Мне приносили статьи эти назначенные судом адвокаты и Мэдисон Макколл. Предполагается, что такая смерть безболезненна, и, может, так оно и есть, но как проверить? И, честно говоря, разве кому-нибудь есть дело до того, как мы подыхаем в конце нашей марафонской дистанции? Они все равно это сделают, сколько бы вен им ни пришлось продырявить, чтобы найти нужную, сколько бы людей ни пришлось привлечь, пусть придется задержаться далеко за полночь. Они все равно это сделают.

В 40-х они пытались поджарить на стуле какого-то парня за убийство, и два раза ничего не вышло. Они накачали его электричеством – металлическая шапочка щекотала его мозги, полосы металла туго стягивали его руки – но ничего не получалось. Он не был виноват, что неопытный палач пытался дважды. Они все же попробовали третий раз, чтобы уж убить его наверняка, и с удовольствием глядели на то, как его тело билось в конвульсиях в разряде молнии, пока он не перегорел, как волосок лампочки.

Как я уже сказала, бог троицу любит.

* * *

– Я знаю, что отец покинул вас еще до вашего рождения, – сказал мне Олли прежде, чем поздороваться, или пожелать доброго утра, или произнести какое-нибудь другое приветствие, которое он мог придумать на этой ранней стадии наших зарождающихся отношений. Они насчитывали всего несколько недель, а он уже влетел в комнату для посетителей, таща чемоданчик на колесиках. Прямо как жуткий протеже Марлин Диксон. Одной половине моего «я» хотелось дать ему по морде, а другой – ну, другой хотелось другого, пока этот человек выдавал список мнимых фактов из моего прошлого, раскрытием которых он, несомненно, гордился.

– Еще я знаю, что ваша мать пять лет вас не посещала. Ваш брат приезжал к вам только раз, поскольку еле сводит концы с концами в Энсино, будучи ассистентом в маленькой независимой кинокомпании. Вы никогда не видели вашего деда по матери, а ваша бабка по матери умерла от сердечного приступа, когда вас арестовали. Вы не смогли попасть на ее похороны. Отсутствие вашего деда по отцу объяснений не требует. Я знаю, что вас приняли в Принстон, но вы предпочли Пенсильванский университет. Я знаю, что вы хотели стать врачом и на отборочном тесте показали очень высокий балл, но не стали добиваться своей цели. Вы никогда не учились водить машину, взяли один урок вождения самолета, вы близоруки и не перевариваете лактозу.

Хмыканье вырвалось из моей груди, как нежданная отрыжка. Словно Оливер был первым, кто испытывал академический интерес к моей жизни, начиная с 1 января 2003 года.

– И все это есть в моем досье? – Я с улыбкой развела руками.

– Мне продолжать? – замялся адвокат.

– Если это нужно.

– Я знаю, что вы проспали свой процесс и отказались давать показания на стадии обвинения, которые могли бы смягчить ваш приговор. И конечно, именно поэтому мы сейчас здесь, не так ли?

– Если вы настаиваете.

– Вы не помогали вашим адвокатам во время процесса и при подаче апелляции и совершенно точно не помогаете мне собрать все, что возможно, чтобы помочь отстоять вашу жизнь. У нас осталось пять месяцев, а вы не делаете ничего, лишь рассказываете о пристрастии вашей мамаши к усам.

Я откинулась на спинку кресла и медленно, громко зааплодировала оскаровской речи Оливера. Она была очень мелодраматична, да будет мне позволено заметить. Актриса, которая будет играть меня в экранизации моей жизни, придет в восторг от такого богатого и банального материала для построения роли.

– Хорошая работа, – сказала я. – Вы перечитали мое досье и провели проверку анкетных данных за почти десять долларов[12]. Но прежде чем вы скажете себе: «Какой я молодец», вам следует узнать, что у меня только сводный брат и что он работает в увлекательной, но почтенной индустрии фильмов для взрослых. Я действительно проучилась в Пенсильванском университете чуть меньше семестра и бросила, вы правы, поскольку никак не могла пережить тот несчастный случай в библиотеке Ван Пелта. Но вы молодец, что напомнили мне о самой большой неудаче в моей жизни. Я брала уроки летного мастерства на разваливающемся старом биплане в Ла-Хойя. Я была тогда слишком маленькой даже для того, чтобы видеть приборную доску в машине, так что я все же училась водить машину. Моя бабушка умерла в день, когда мне вынесли приговор, а не в день ареста. И еще я дальнозоркая.

Это действительно было очень забавно.

– Вы все же человек и знаете страх, – сказал Стэнстед после паузы, во время которой мы сверлили друг друга взглядами, крепко сжимая в руках трубки. Между глаз у него упала прядь волос. – Я знаю, что вы думаете, но это не так.