Карта императрицы - Елена Басманова

— Я? Из истории… — после раздумья ответил доктор. — Но и история опирается на какие-то документы…

— Именно что на какие-то… — сурово изрекла княгиня. — Их вы не видите и под микроскопом рассмотреть не можете. А если у меня, допустим, есть документ, летопись или грамота, в которой сказано, что Александр Македонский в знак прекращения войны закопал пищаль и построил храм?

— Фальшивка! — не задумываясь, заявил доктор.

— А почему вы так решили? Вы изучили мой документ под микроскопом? — С победоносным видом старая княгиня откинулась на высокую, обитую красным бархатом, спинку кресла.

— Нет, — понурился ее собеседник, — просто я опираюсь на авторитет мировой науки.

— Вот мы и дошли до сути дела. — Лицо княгини смягчилось. — А если этот авторитет зиждется на фальшивых документах?

— Вы думаете, ученые искажают и историю России? — осторожно спросил доктор.

Княгиня снова усмехнулась и продолжила:

— Почему бы и нет, если она не соответствует единому плану? Конгресс призывает лучшие умы Европы и Америки развивать уже существующую версию. Чем все это чревато?

— Думаю, тем, что документы, противоречащие ей, будут объявляться недостоверными и уничтожаться… — предположил доктор.

— Правильный вывод, — поощрила его княгиня.

— А ваши опасения имеют отношение к Петру Великому? — спросил он. — Вы владеете документами, которые могут изменить наше представление о нем?

Княгиня таинственно улыбнулась и промолчала.

— Кстати, — встрепенулся гость, — недавно в Петербург приехал один англичанин. Поразительно похож на Петра Великого. Я знаком с ним.

— А как фамилия англичанина? — В глазах хозяйки блеснул хищный огонек.

— Он представляется баронетом. Чарльз Стрейсноу.

Княгиня задумалась.

— Стрейсноу, Стрейснёу, Стрейснёв… — повторяла она, вслушиваясь в звучание слова. — Похоже на Стрешнёва… А нет ли у него перстня с сердоликом?

От неожиданного вопроса доктор вздрогнул.

— Перстень вроде бы есть, но не помню, с сердоликом ли…

— А по виду древний? — продолжила допрос княгиня. — Как вам показалось?

— При случае рассмотрю получше, — заверил доктор. — А что, этот перстень может о чем-то свидетельствовать?

— Да, если в нем есть тайник, а в тайнике прядка волос, а на крышке тайника миниатюрный женский портрет.

— И это как-то связано с Петром Великим? — спросил похолодевший доктор.

— Существует в России выморочный род Стрешнёвых, — объяснила княгиня, — в петровское время знатный и влиятельный. Один из представителей рода был влюблен в Евдокию Лопухину.

— В супругу императора Петра?

— Да, вернувшись из-за границы, царь отправил несчастную женщину в монастырь. И в роде Стрешнёвых есть предание, что из своего монастырского заточения отослала она на память влюбленному в нее юноше Стрешнёву перстень. Дальнейшие сведения об этом юноше туманны и противоречивы…

— Ничего не понимаю, — признался озадаченный доктор. — Евдокия Лопухина родила царю сына Алексея, впоследствии казненного отцом. Более детей у нее не было, кажется. Как же может мистер Стрейсноу, даже если он является потомком того самого влюбленного Стрешнёва, быть так разительно схожим с императором?

— Вот это-то и любопытно, — заключила княгиня. — Если будет возможность, привезите-ка, голубчик, его ко мне. Скорее всего, его жизни может угрожать опасность.

— Из-за сходства с императором Петром Великим? — уточнил доктор.

— Ах, голубчик, неплохо было бы доказать и это — имел ли человек, которого мы называем Петром Великим, право на российский престол?

Огромная театральная люстра, свисающая с расписного потолка, медленно гасла. Шум и говор в партере стихали, обитатели лож устраивались поудобнее, легкое движение и толкотня галерки не доносились до слуха доктора Коровкина и дочерей профессора Муромцева, сидящих в ложе второго яруса. Девушки были охвачены предвкушением предстоящего зрелища — так, по крайней мере, казалось их спутнику.

Но на самом деле Брунгильда Николаевна к предстоящему театральному действу относилась весьма скептически — она сомневалась, стоит ли выводить на театральную сцену обитателей городского дна: босяков и воров, пьяниц и нищих. Ее консерваторские подруги говорили ей, что пьеса Максима Горького заставляет состоятельную буржуазию и чванливую аристократию увидеть в бедном человеке — Человека с большой буквы, существо, имеющее право на достойное место под солнцем. Брунгильда Николаевна и до нашумевшей пьесы считала, что городское отребье, обитатели трущоб и ночлежек, достойны сочувствия и милосердия.

Подобные мысли в хорошенькой головке известной пианистки мешались с думами о Чарльзе Стрейсноу — он собирался сегодня с ними на представление московских гастролеров, но намерение свое изменил — телефонировал Муромцевым и сослался на плохое самочувствие. Действительно, голос у него звучал слабо, временами прерывался. Жаловался он на боли в животе — заехавший за сестрами доктор Коровкин выслушал по телефону подробный отчет возможного пациента о его недуге, и только явное нежелание англичанина принять помощь готового отправиться к нему доктора заставило Клима Кирилловича отказаться от намерения завезти барышень в театр, а самому устремиться в гостиницу, к прихворнувшему баронету. Ограничились тем, что доктор из ближайшей аптеки с посыльным отправит в гостиницу на имя мистера Стрейсноу новое чудодейственное средство пурген с соответствующими предписаниями о приеме. Мура высказала предположение, что сэр Чарльз отравился уайтстебльскими устрицами, но Клим Кириллович считал, что расстройство вызвано скорее всего непривычностью английского желудка к невской воде, оставляющей желать много лучшего.

Но не только неожиданное недомогание английского гостя тревожило Брунгильду. Ее беспокоило и другое: на пути в театр, обозревая из экипажа сверкающий праздничными огнями весенний город, Брунгильда заметила вблизи Поцелуева моста у одной из подворотен долговязую фигуру с зонтиком в руках, в шляпе, низко надвинутой на лоб. Видение мгновенно скользнуло прочь от фонаря и тут же растворилось во влажных густеющих сумерках — и все же у Брунгильды мелькнула дикая мысль, что это ни кто иной, как сэр Чарльз. И теперь она сильно сомневалась, лежит ли баронет в своем гостиничном номере, страдая животом, или он солгал?

Далеки от спектакля были и мысли Муры Муромцевой. Да, она, конечно, видела декорации, от одного созерцания которых хотелось заткнуть нос — заваленные тряпьем нары, грязные рогожи, драное тряпье. Она слышала речи опустившихся людей, сопровождаемые звуками граммофона: разговоры злобного слесаря Клеща, чахоточный кашель его умирающей жены Анны, до ее слуха доносилась бессвязная болтовня картузника Бубнова, рыхлой мещанки Квашни и еще каких-то обитателей ночлежки — в том, кто есть кто сразу было разобраться невозможно. Но одновременно Мура думала о докторе Коровкине. Он не похвалил ее платье — одно из тех, что привезла сестра из Парижа. А нежный пепельный оттенок платья очень идет ей, и покрой выгодно подчеркивает тонкую талию.