Синагога и улица - Хаим Граде

— Из-за таких евреев, как этот слесарь, фанатиков, мыслящих по принципу «все или ничего», пустуют теперь синагоги, — пробормотал реб Йоэл и снова уселся за Гемору.

3

Палтиэл Шкляр из семьи заскевичских садовников после смерти отца рассорился со старшими братьями из-за наследства. Он не хотел уступать, не согласился на торгашеский дележ и настаивал на суде Торы. Однако для заскевичского раввина в этом суде Торы было слишком много торга и препирательств из-за наследственных садов и садов, взятых в аренду у окрестных помещиков. Чем дольше тянулся этот суд, тем яснее становилось реб Йоэлу Вайнтройбу, что Палтиэл Шкляр в основном не прав. Он затаил обиду на братьев за то, что местечковые обыватели относились к ним с большим уважением, чем к нему. Тем временем реб Йоэл отказался от должности раввина Заскевичей и оставил затянувшуюся тяжбу раввину, который придет на эту должность после него. Он уехал из местечка и поселился в Вильне после праздника Кущей. Той же зимой, за неделю за Пурима, во дворе Лейбы-Лейзера появился новый сосед — садовник из Заскевичей Палтиэл Шкляр. От своей Гинделе реб Йоэл узнал, что после их отъезда из местечка у садовника произошло большое несчастье — умер его единственный сынок. Гинделе услыхала об этом от жены Палтиэла Шкляра Граси. От этой вести лицо реб Йоэла так исказилось, будто она может изменить всю его дальнейшую жизнь. Через свою жену он пригласил к себе жену садовника, и та зашла однажды вечером, когда ее муж куда-то ушел.

Рослая Грася опустила свои узкие плечи и высокий выпуклый лоб, пересеченный морщинами. Ее большие глаза красновато светились, как будто в них село солнце. Удлиненное нежное лицо и холеные руки светились лунной бледностью. В потивоположность своему мужу, Палтиэлу Шкляру, которого в Заскевичах называли Палти-молчун, Грася всегда улыбалась. Люди удивлялись, как такие противоположности могли соединиться. А правда в том, что, когда Грася была еще невестой, Палтиэл однажды крикнул ей: «Что ты все время улыбаешься? Отчего тебе так хорошо на сердце?»

Но она еще не понимала, что у него за характер. Даже если бы она тогда поняла, что он за человек, она бы все равно не нашла в себе сил отказаться идти с ним под свадебный балдахин. Она не перестала улыбаться и после того, как ее муж насмерть разругался со старшими братьями, и после того, как умер ее маленький сын. Но это была уже улыбка человека, которому некуда деваться, разве что в пропасть. Ее глаза стали еще больше и еще сильнее покраснели — теперь уже это был не красноватый отблеск заката в воде, а выплаканные слезы. Однако она все еще разговаривала свежим голосом ребенка, как будто немного подпевала, и при этом держала свои холеные белые руки сложенными на груди. Так же Грася стояла и в комнате аскета реб Йоэла и рассказывала ему, что произошло в ее жизни после его отъезда из Заскевичей.

Ее муж подал на своих старших братьев жалобу в Ошмянский окружной суд и все деньги вложил в адвокатов. Люди предупреждали его, что процесс затянется, и он действительно тянется до сих пор. Кто знает, когда этот процесс закончится? Когда ее муж подал жалобу в суд, заболел их единственный сын. Заскевичский врач сказал, что опасности нет. Друзья советовали пригласить врача из Ошмян. Братья мужа хотели помочь и присылали своих жен с деньгами. Но Палтиэл выгнал их. Он не хотел принимать помощи от родных, тем более что заскевичский врач продолжал утверждать, что опасности нет. Не успели они оглянуться, как мальчик умер, сгорел от воспаления легких. Но после семидневного траура Палтиэл с еще большим пылом продолжил судиться со своими братьями. Вдруг ему пришла мысль переехать в Вильну.

«В Заскевичах, — говорил он, — Шкляры всех подкупили и все ему кровные враги. В Вильне, — говорил он, — у него есть друзья, с которыми он может посоветоваться о том, как вести процесс в Ошмянах».

Кроме того, он рассчитывал найти там людей с деньгами, которые стали бы его компаньонами в новых делах, связанных с фруктовыми садами. Пока они живут на деньги, заработанные на продаже части поля. Скоро им придется продать и большой дом с садом в Заскевичах, который пока сдается.

Реб Йоэл молча слушал, опустив голову. Только раз он повернулся к Гинделе, стоявшей за его стулом, словно на страже. Они встретились взглядами и поняли, что оба хотят знать, случайно ли заскевичский садовник въехал в квартиру в том же дворе, где живут они, или же он сделал это нарочно? Перепуганная Гинделе начала оправдывать мужа:

— Раввин ведь не виноват. А если бы раввин остался в Заскевичах, разве ваш Палти примирился бы со своими братьями?

— Я ведь не говорю, что ребе виноват, — принялась оправдываться уже Грася и отступила назад, чтобы скрыться среди теней, поглотивших стены, пол и потолок комнаты.

Аскет все еще сидел молча и разглаживал обеими руками на колене свой длинный шерстяной арбеканфес. Он думал о своем отъезде из Заскевичей, вызванном тем, что у него не хватало моральных сил требовать от евреев, чтобы они вели себя в соответствии с законом. Теперь он видит, что есть евреи, например этот слесарь реб Хизкия и такой вот Палтиэл Шкляр, которые как раз любят суд и закон; они любят ставить все на острие ножа — все или ничего!

Жители двора Лейбы-Лейзера быстро полюбили новую соседку Грасю за ее благородное, вызывающее доверие лицо и дружелюбность. Точно так же быстро они невзлюбили ее мужа. Хотя она на него не жаловалась, всем сразу пришла в голову одна и та же мысль, что этот молчун-садовник угробил попусту молодость и красоту своей жены.

Палтиэл Шкляр был ниже Граси. У него была большая голова, длинное лицо, глубоко посаженные бегающие карие глаза и мясистый шелушащийся нос. Торчащая вперед нижняя губа выглядела жесткой, как подошва. И летом, и зимой он носил тяжелые сапоги с подковами, звонко стучавшими по булыжной мостовой, а в руке всегда держал толстую палку, как торговец вразнос, ходящий по деревням. Шагая через двор и по окрестным переулкам, он ни на кого не смотрел, никому ничего не говорил и даже не отвечал на приветствия. Его потное лицо было напряжено, как будто он проталкивался через густую толпу, хотя никто не загораживал ему путь. Когда он не ездил в Ошмяны по делам своего суда, то часто просиживал целые дни в синагоге Лейбы-Лейзера, но ни единым словом не обменивался с постоянными прихожанами, точно так же, как избегал дружеского общения с обитателями двора.

Прихожане заметили, что садовник иногда остается сидеть во время молитвы «Шмоне эсре», не встает даже во время «Кдуши»[76], как будто не видит и не слышит, что делается вокруг. Он часами сидит над открытой книгой Мишны и не переворачивает страниц. Зная, что у садовника умерло единственное дитя, молящиеся сочувствовали несчастному отцу и хотели утешить его. Однако его напряженное и даже злое молчание отталкивало людей, пытавшихся подойти к нему с утешениями.

Хуже всех почувствовал себя аскет реб Йоэл, когда другие молящиеся разошлись, а он остался в синагоге наедине с погруженным во мрак Палтиэлом Шкляром. Тот сидел в углу бимы, неподалеку от выхода, и, казалось, сторожил, чтобы бывший заскевичский раввин не сбежал из этого тихого ада синагоги. Реб Йоэл ощущал, что садовник мордует его своим молчанием. Загородившись в своем восточном углу томом Геморы, он рассматривал садовника издалека. В Заскевичах Палтиэл Шкляр не носил бороды и выглядел намного моложе. Теперь его длинное лицо было покрыто мелким сивым волосом, как будто с чердака свалилась паутина и осталась лежать на его щеках. Он сидел неподвижно, и с его уст не срывалось ни звука. Однако, хорошо к нему присмотревшись, можно было заметить, как меняется выражение его лица.