Альбигойские войны 1208—1216 гг. - Николай Осокин

Между тем в крестовом стане происходили раздоры и неурядицы. Герцог Бургундский, граф Неверский и многие другие считали себя оскорбленными, когда увидели своим начальником монфорского барона. Все они объявили, что оставят лагерь и уведут свои отряды. Легат с трудом упросил остаться бургундского герцога. Тем не менее силы крестоносцев значительно уменьшились; впрочем, с другой стороны, они выиграли в единодушии. Герцог Бургундский поступал великодушно; он, видимо, обладал талантом полководца; советы, данные им Монфору, отличаются блaгopaзумиeм, знанием всех обстоятельств, – и Симон исполнял их беспрекословно. К счастью альбигойцев, герцог скоро уехал. Но под его руководством Монфор успел предпринять поход в самый центр ереси, в Альбижуа.

Укрепления Минерва, Терма и Кабарета было трудно взять, поэтому их решено было блокировать особыми отрядами, что продолжалось целую зиму вплоть до будущего лета. Вторжение же в Альбижуа с главными силами было более удачно.

Выйдя из Каркассона вместе с герцогом Бургундским и миновав Альбонну, Симон на другой же день взял замок Фанжо, который заняли арагонцы. Далее по дороге он встречал пустые села и покинутые замки; движение крестоносцев наводило на еретиков вполне понятный страх. Вдобавок граф Тулузский, следовавший за католической армией, нарочно советовал Монфору опустошать страну, рассчитывая поднять против крестоносцев население без различий вероисповедания[46].

В эту страшную минуту вполне проявилась переменчивость альбигойского характера.

Депутаты самих еретических городов, Кастра и Ломбера, приезжают в лагерь к Монфору и не просят пощады, а безусловно сдаются ему. Симон принимает их условия; он не думает мстить целому городу за ересь, выбирая для того лишь «совершенных», как самых опасных; в этот момент его волнуют лишь политические замыслы. Он оставил герцога позади, а сам поспешил занять Кастр; в Ломбер же даже и не заехал и почему-то внезапно поворотил назад, приняв покорность города на словах.

Подробности описанной кампании определяют весь будущий характер альбигойских войн. В тактическом отношении они состоят из подобных экспедиций, маршей по лангедокским областям, всегда направленных из одного и того же центра. С каждым разом радиус вторжения увеличивался, постоянно сопровождаясь теми же последствиями для страны. Поэтому особенному опустошению подверглись области, смежные с дистриктами Безьера и Альбижуа. На «совершенных» еретиков всегда обрушивалась одна и та же кара; они обрекались костру; с «верными» же Монфор поступал снисходительно, может быть, потому, что сами условия их исповедания дозволяли им скрываться и искусно лавировать между соблюдением наружных обрядов католичества и сердечной верой.

Хотя Кастр сдался безусловно, однако казнь, совершенная в городе, полном еретиков, была явлением настолько исключительным, что обратила на себя внимание католического историка. Решено было сжечь для примера только двух еретиков, которые, очевидно, не считали нужным следовать общей покорности граждан. Их привели на суд к Монфору. Один из них был «совершенный», другой – «верный»; первый гордо смотрел на судей, второй стал плакать, молить и, каясь, обещал перейти в католичество. Многие из присутствовавших баронов требовали пощадить молодого еретика. Голоса разделились; некоторые говорили, что раскаяние его притворное, из страха костра, что казни он заслуживает уже тем одним, что прежде позволил себя совратить с истинной веры. Монфор согласился с этим доводом, прибавив, что костер заменит ему искупление. Осужденных тут же связали между собой лицом к лицу; руки каждого были привязаны к спине. На пути к костру молодого еретика в последний раз спросили, в какой вере он хочет умереть. «В католической», – было ответом. Пламя охватило костер. Тем бы дело и кончилось, но легенда добавляет, что искреннее покаяние было вознаграждено. Когда старый еретик уже обратился в пепел, раскаявшийся остался невредимым; только концы его пальцев обгорели; на теле даже не видно было следов ожогов. Подобные костры, даже немногочисленные, были непременным знаком того, что город занят крестоносцами.

Вернувшись в Каркассон из похода на Альбижуа и намереваясь покорить его вторично, Монфор вздумал в промежутке совершить диверсию против владений графа де Фуа. Он быстро взял замки Мирпуа, Памьер и Савердюн. Уважая права духовенства, он согласился дать присягу памьерскому аббату, который считал, что имеет больше прав называться феодалом города, чем граф де Фуа[47]. От столицы графа Монфор был, таким образом, не далее как в трех лье. Но, держась своей обыкновенной политики утомлять противника, веря, что тот не уйдет из его рук, Симон свернул с дороги и направился на Альби. Католический епископ Вильгельм принял его с понятным торжеством и присягнул ему.

И вот Монфор в краткое время увидел себя обладателем главных притонов ереси, тех центров, которые пользовались особенным уважением у всех еретиков Европы. В короткое время были заняты города Лиму (старая столица графства Разеса) и Прейссан (в Нарбонском диоцезе), принадлежавшие графу де Фуа; наконец и сам граф явился к Монфору, обещая во всем следовать повелениям Церкви, а в доказательство верности оставил заложником своего сына.

Так важнейшие покровители провансальской ереси оказались в руках католиков. Между тем Раймонд Тулузский продолжал жить в лагере крестоносцев и действовать с ними заодно против собственных подданных. В последнее время он унизился до того, что просил руки дочери Монфора. Можно было думать, что он рассчитывал при помощи этого сохранить свои обширные домены и достигнуть прежнего преобладания на Юге. Но у Симона было много родных сыновей. Брак этот не состоялся; на Раймонда католики продолжали смотреть подозрительно.

В армии постоянно происходили столкновения. Граф Тулузский объявил, что будет жаловаться на вождей крестоносцев и легата французскому королю, императору и наконец самому папе. Монфор послал в Тулузу инквизиционную комиссию; она должна была потребовать всех лиц, подозреваемых в ереси, оправдываться перед армией, в ставке ее главнокомандующего и легата. Консулы и Раймонд отвечали, что они уже получили прощение и отпущение за себя и всю столицу, что никаких дальнейших расследований не нужно. В ответ Монфор грозил войной. Тогда-то Раймонд и решился обратиться прямо к папе, а Арнольд между тем, пользуясь своей властью, отлучил консулов и сенаторов Тулузы за неповиновение Церкви. На город был наложен интердикт[48].

В это же время легат Милон, опять начавший действовать в Лангедоке, отлучил виконта Марсельского Росселина, как отступника и клятвопреступника, за покровительство ереси; под интердиктом оказался весь Марсель[49]. Между прочими заботами Авиньонского собора, проходившего в то же время (а на него собрались все местные архиепископы и епископы), главной было принять меры против еретиков собственно Прованса. Оба легата председательствовали на этом соборе, происходившем в сентябре 1209 года. Духовные власти должны были принять дисциплинарные меры против светских; евреи были удалены от должностей; подозреваемые в убийстве Петра де Кастельно и других духовных лиц были отдалены от церковных бенефиций до третьего поколения. Но все это далеко не ново. Новым было то, что увеличился список отлученных городов. Граф Тулузский был также предметом толков членов собора.