Под девятой сосной в чистом поле - Валерий Гусев

…К вечеру теплица была не только готова, но и заселена. Мама с любовью высадила в нее арбузную рассаду, самолично накинула пленку, а мы прижали ее по краям кирпичами. Получилось красиво и надежно.

– Значит, так, – строго сказала мама. – В полдень, как разогреется солнце, пленку откинуть – пусть они дышат и набирают тепло. Вечером пленку – на место, чтобы они не простыли. Поливать каждый день, теплой водой. Рыхлить междурядья. Вилкой. Аккуратно.

– А песенку им на ночь не петь? – серьезно спросил Алешка. – Колыбельную. Про усталые игрушки.

Мама фыркнула, папа хмыкнул. А я неосторожно спросил:

– Может, им еще и памперсы купить?

Ну и попало, конечно, мне одному. Тому, который тылы обеспечивает.

Когда мы забрались на наш чердак и развалились на душистом сене, я нацепил кольцо с ключами на палец и тихонько позвенел ими.

Алешка вскинул голову:

– Это что? Деньги?

Я ответил не сразу: это был мой звездный час.

– Это, дорогой сыщик, ключи!

– От кого? – лениво зевнув, спросил Алешка. От меня он не ожидал полезных сюрпризов.

– От кого? – переспросил я для пущего эффекта. – От твоей тайны.

– Для моей тайны, – еще звучнее зевнул великий сыщик, – нужны ключи от церкви. А у тебя их нет.

– А это ты видел? – голосом торжествующего Буратино взвыл я.

Алешка цапнул меня за руку, но в это время заскрипели ступени лестницы: к нам взбирался с подушкой в руках наш папа. Я сунул ключи под свою подушку.

– Я у вас переночую, – попросился папа. – Не возражаете? А то у этой тахты, похоже, ревматизм. Она по ночам стонет.

– Она и днем стонет, – сказал Алешка. – Притворяется. Чтобы ее пожалели и не выбросили на свалку.

– Ночуй, – сказал я. – Только не храпи.

– Когда это я храпел? – обиделся папа.

– Вчера, – сказал Алешка. – И позавчера. И завтра.

– А ты зато, – рассердился папа, – три дня не умывался!

Алешка хихикнул:

– А вот и нет! Всю неделю!

…Папа уснул первым. А проснулся первым – я. Еще глубокой ночью. Папа лежал на животе и смотрел в окошко в свой бинокль – ночной. Через него отлично видно в любой темноте, которая становится голубовато-призрачной. Будто освещает темную ночь яркая полная луна.

У меня хватило ума повернуться на другой бок и закрыть глаза. А когда я их снова открыл, то даже на чердаке вовсю сияли лучи ясного солнечного утра. Никогда не думал, что в нашей крыше столько дырок.

Папы уже на чердаке не было. Алешка еще спал. Я вспомнил о своей находке и сунул руку под подушку… Ключей там не было!

Я перевернул папину подушку – пусто! Откатил в сторону Алешку – и под его подушкой ключей не нашел. Сдернул одеяло, пошарил в сене. Нет! Ключи исчезли! Будто их и вовсе не было. Никогда.

Разбуженный Алешка сел, протер глаза.

– Ты чего, Дим?

– Ключи пропали.

– Какие ключи?

– От церкви.

– А разве они у нас были? – удивился Алешка.

– У вас – не знаю! – разозлился я. – У меня – были!

– Растяпа!

Я не нашелся с ответом. Только тупо отбрыкался:

– А ты зато три дня не умывался!

– Ошибаешься, – холодно поправил меня Алешка. – Целую неделю.

Странная, однако, реакция.

Мы стояли рядом с машиной. Папа прогревал мотор, мама на заднем сиденье давала указания:

– Поливать, проветривать, рыхлить, закрывать на ночь.

– Прошлогодние макароны выбросить, – сказал папа.

– Подкармливать через день, – продолжала мама про свои арбузы.

– Макаронами? – уточнил Алешка.

– Лучше пельменями, – посоветовал папа. – Арбузы мясистее получатся.

– Вы все дурака валяете! – сказала мама. – Вот что вы запоете, когда в августе я положу на стол во-о-от такой арбуз! – мама так широко развела руки, что они выскочили у нее в обе дверцы.

– Сергей Александрович! – послышался густой голос. – Рад вас видеть! – К нам шел высокий и массивный дядька в какой-то синей форме.

Мы его немного знали, он жил через два дома от нас. И был он грозный прокурор Метелкин. Но это – по службе. А в быту он был простой и добрый человек. Даже какой-то беспомощный местами.

Папа вышел из машины. Они обменялись рукопожатиями и непонятно заговорили о каких-то служебных делах. А потом прокурор грустно сказал:

– А у меня, Сергей Александрович, кирпичи украли. Вот дожили – у прокурора крадут! Безобразники!

У папы брови полезли высоко на лоб. Он покосился на Алешку. Но тот и глазом не моргнул.

– А где вы кирпичи прятали? – спросил он грустного прокурора. – В овраге?

– Зачем прятал? – удивился Метелкин. – Зачем в овраге? Перед домом лежали. Под самым окном.

– А… – Алешка махнул рукой в сторону теплицы. – Значит, это не ваши?

Прокурор пригляделся:

– Похожи. Но с уверенностью идентифицировать не могу.

– Конечно, – помог ему Алешка. – Все кирпичи одинаковые: прямоугольные и красные. Круглых и зеленых не бывает.

– Логично, – вздохнул прокурор. – Придется снова покупать.

– А мы вам эти отдадим, – пообещал Алешка.

– Спасибо! – обрадовался Метелкин. – Можно забирать? Я сбегаю за тачкой? Прямо сейчас?

– В августе, – сказала мама. – Когда арбузы созреют.

Метелкин поник головой и печально побрел к себе – сочинять, наверное, обвинительную речь для особо опасного рецидивиста.

Папа сел за руль и поманил пальцем Алешку:

– Ты разберись там с этими кирпичами, – сказал он ему как взрослому, как своему младшему сотруднику. – А в дело с иконой не суйся. Понял?

– Конечно, – ответил Алешка.

Это он вслух сказал. А что подумал – вы скоро узнаете.

– Люблю, когда родители приезжают к нам в гости, – сознался Алешка на следующее утро за завтраком, уминая разогретые мамины «заготовки». – А еще больше люблю, когда они уезжают. – И пояснил: – Тогда настает свобода.

«Жестоко», – сказала бы на это мама.

«Но справедливо», – сказал бы папа.

Алешка дожевал, допил чай, нахлобучил задом наперед любимую бейсболку:

– Пошли в магазин.

– Зачем? – возразил я. – У нас все есть.

– Не все, – он повертелся перед зеркальцем у двери, поправил кепку, – кое-чего не хватает.