Не оглядываясь - Мария Галина

Он не стал отпираться.

– Это она вас пригласила? Осмотреть меня?

– Да, она связалась с нами. Но это не важно, я бы все равно приехал, под тем или иным предлогом. Не думали же вы, что вас бросят на произвол судьбы?

– Она считает, я болен?

– Она беспокоится. Ей кажется, ваш симбиоз с аргусом – всего-навсего плод вашего воображения.

– Вы тоже так считаете?

– Нет. Вы абсолютно нормальны. Насколько можно быть нормальным, будучи частью какого-то другого целого. Вы с ним действительно неразделимое целое. Двойная сущность.

Я сказал:

– Каждый носит в себе своего аргуса. Ребенка, каким он был когда-то. Старика, каким он когда-нибудь будет. Какая-то обособленная частичка, внутренний голос… Вы никогда не разговаривали сами с собой? Этот другой ведь был не совсем вы, нет? И в то же время все-таки вы.

– Понимаю. Можно задать вам… частный вопрос? Очень частный. Почему именно она? На меня она произвела впечатление… довольно ограниченной особы. – И виновато добавил: – Вы уж меня извините.

– Именно поэтому. Я решил, что она не будет требовать многого.

– Значит, – сказал он, – вы намереваетесь довольствоваться немногим.

– Я хочу просто жить. Читать. Слушать музыку. Гулять по лесу. Собирать грибы. Любить женщину.

– Выезжать в город?

– Нет. Лучше не надо.

Он встал.

– Вот мой контакт-код, – он протянул мне визитку. – Если что, связывайтесь.

– Если что?

– Не знаю. Не беспокойтесь. Я поговорю с вашей женой.

– Спасибо. Но я не беспокоюсь.

Он так и не попил со мной чаю.

Я подумал, что она действительно довольно глупа. Странно, ей удавалось это скрывать, а ведь во время долгих вахт мы с ней беседовали часами. Вероятно, на самом деле я говорил сам с собой. Я усмехнулся. Получилось, что я как-то нечаянно записал себя в умники. Ну, говорят же, что нет лучше собеседника, чем ты сам. Но о чем-то же мы с ней говорили, о чем-то таком, что я ждал каждого очередного сеанса связи… как это у нее получалось? У меня получалось?

И куда все делось?

Ни обиды, ни раздражения я не испытывал; мог бы и предвидеть, что ведомство не ограничится выплатой щедрой пожизненной пенсии, что там есть какая-то служба контроля, адаптации… ведь действительно были случаи, когда ныряльщики сходили с ума. Симбиоз между людьми и аргусами выгоден для обоих биологических видов. Но не для пары, этим симбиозом связанной. Странный парадокс. Впрочем, подумал я, все наше существование стоит на парадоксах…

Аргусу стало холодно лежать под крыльцом. Он поднялся, тяжело вздыхая, протопал по ступенькам и уткнулся безглазой головой мне в колени. Я потрепал его по спине.

Ему еще хуже, чем мне, бедняге, ведь он даже не может вернуться к себе подобным. На Земле обязательно должны быть еще ныряльщики на пенсии – пускай немного, профессия это редкая, можно сказать, эксклюзивная, хотя бы один или два. Можно связаться с ними, как-то объединиться, у аргуса будет кто-то, одной с ним крови…

Вот только ныряльщики избегают друг друга. И их аргусы, кажется, тоже.

* * *

Когда она спросила, где ее родственник, я сказал: уехал. И больше ничего. Пускай связывается с ним, выясняет, спрашивает. Раз уж сама затеяла.

Она выглядела не столько виноватой, сколько злой. Обычный трюк сознания – злиться на того, с кем поступил не очень-то честно. Оправдывать себя. Подыскивать резоны.

Он сам виноват, наверняка говорила она себе, он свихнулся в глубоком космосе, в одиночестве, он вбил себе в голову бог знает что, придумал себе равноправного напарника, несуществующую неразделимую связь и не хочет лечиться.

За окном сиял роскошный, красно-золотой закат, какие бывают только на севере, дальнее озеро отражало небо, я взял аргуса и пошел прогуляться по берегу. Позвал ее, она отказалась.

На озере было прохладно. В камышах плавала ондатра.

Я показал ее аргусу, но его не интересовали животные. Даже собаки.

Он просто шел сам по себе, рядом со мной, словно на невидимой нитке, но занятый какими-то своими делами… Ковырнул передней лапой песок… поддел носом корягу…

Я подошел к нему, присел рядом и обнял за шею.

– Смотри, – сказал я, хотя применительно к аргусу это слово было нелепым, – это озеро. Наверняка ты его как-то чувствуешь; оно большое, мокрое и холодное. А там, в озере, плавают рыбы. Сейчас они укладываются на дно – спать. Они стоят в глубоких черных водяных ямах и шевелят плавниками. Считается, что они очень глупые. Но я так не думаю. Поэтому никогда не хожу на рыбалку… А ты как полагаешь?

Он, понятное дело, не ответил.

– У тебя нет определенного мнения насчет рыб? Эх ты.

В поиске я все время с ним разговаривал. Понятное дело. Чтобы не сойти с ума, надо с кем-то разговаривать. Мне казалось, он меня понимает.

Но что, если это был самообман, спасительное безумие, от которого мне так и не удалось избавиться? Тогда она права.

Я ощутил острое одиночество. Первый раз за все время.

Аргус продолжал сидеть, не пытаясь высвободиться, но я почувствовал себя глупо, разжал руки и встал.

– Пойдем, – сказал я, – пойдем домой.

В доме светилось окно, вместе со стеной леса на заднем плане все смахивало на слащавую картинку. Я уже взялся за дверь калитки, когда увидел, что аргус тычется во что-то носом.

– Не подбирай с земли, – сказал я ему.

Он с размаху сел на свой огузок и расставил передние лапы.

Я нагнулся.

Кусок сырого мяса. Прямо у калитки. И острый запах чеснока.

* * *

Она возилась у кухонной стойки. Ничего особенного не делала, просто вскрывала термопакеты. Она не умела готовить.

– Кто-нибудь заходил?

Она повернула ко мне холодное, злое лицо.

– Что?

– Здесь был кто-нибудь? Соседка?

Я знал, что пару раз она заходила в деревню за мысом. Говорила, что по каким-то делам, но я подозревал, что просто поболтать.

– Нет, – она покачала головой, – кто к нам придет? Ты же никого…

– Не думаю, что я там желанный гость, – сказал я, – кстати, кто-то разбросал отраву у калитки.

Я достал завернутый в носовой платок кусок начиненного мышьяком мяса и бросил его в камин. Мясо зашипело на углях, и запах чеснока распространился по всей комнате.

Она сморщила нос.

– Какая гадость!

– Верно, гадость.

– Зачем ты его бросил в камин? Он же всю комнату провоняет.