Мыс Трафальгар - Артуро Перес-Реверте

– Ничего себе прогулочка, а, Куррийо?

– Ох, оставь, парень, мне не до пейзажей.

– Держись, дружище. Держись.

– Буэээээ.

Маррахо отводит глаза от того, что плюхнулось в сырой песок, слоем покрывающий доски палубы, и снова разглядывает линию союзных кораблей. В конце концов, мысленно рассуждает он, начальники и офицеры знают свое дело и знают врага, который уже совсем недалеко. Вот, говорят, и капитан «Антильи», дон Карлос де ла Роча, тот невысокий, седой кабальеро – весь такой аккуратный, чистенький, с виду вовсе не храброго десятка, – что совсем недавно произнес им речь (этак напрямик, без обиняков: ежели кто струсит, расстреляю, ну и все такое прочее), так вот, когда-то он, командуя тридцативосьмипушечным фрегатом «Санта-Ирене», целых пять часов бился у мыса Санта-Мария с «Кассандрой», сорокапушечным фрегатом Его британского Величества, и таки заставил ее спустить флаг. Капитан, говорят очевидцы, не такой человек, чтобы рисковать зазря. Скорее наоборот: он набожен, осторожен и во всем следует уставу. Но он хороший моряк, и если уж нужно драться, то всегда пожалуйста. Тогда, в той истории с фрегатами, он почти весь день и всю ночь пытался удрать от англичанина, а тот гнался за ним по пятам, и на рассвете, поняв, что уйти просто так не удастся, капитан велел быстренько устроить молебен на палубе, потом развернулся и ринулся в бой, и слава богу, что команда у него тогда была такая, как надо. Говорят, он был и в Гибралтаре, и в Тулоне, и у мыса Сан-Висенте. А еще говорят, что недавно у мыса Финистерре, в бою с эскадрой английского адмирала Колдера, «Антилья», воспользовавшись просветом в тумане, открыла такой огонь по его «Виндзор Каслу», что тот покинул строй, чуть не разваливаясь на куски, а из его шпигатов текла кровь, как по статуе Eccehomo[58]в Страстной четверг. Потому что англичане, несмотря на весь свой опыт, дисциплину и артиллерию, оказываются не такими уж непобедимыми, когда им противостоят корабли с хорошими командирами и отважными людьми. Хоть и не слишком часто, но бывало, что французы с испанцами крепко задавали им перцу. Не раз и не два. Говорят, сам Нельсон, несмотря на все свои пышные титулы – победоносного адмирала Нильского[59]и все остальные, – когда ему вздумалось померяться с нами силами на Канарах, оставил там руку (гуан-арм-кат[60]– кажется, так они это говорят), и ему пришлось снова грузиться на корабли и удирать, поджав хвост, а по пути думать, как отстирать свои английские панталоны. Заходите еще, мистер. Бум, бум, бум. Всегда рады, йес-вери-гуэл[61], мать твою растак и разэдак. Типичная спаниш сангрия, ю-андер-стан[62]? Вот с такими мыслями в голове Маррахо смотрит на английские паруса и думает, колеблясь междутой и этой затаенной злобой, о прикрытой синим сукном спине старшего лейтенанта Макуа, в которую он воткнет перо при первом же удобном случае. Ну, в общем-то, заключает он. Лично он ничего не забыл на этой посудине: ни на этой, ни на какой другой, и на самом деле единственное, чего ему хочется, – проделать еще одну дырку в кафтане этой сволочи, офицера, но все же, так, между делом, было бы совсем неплохо чуток приласкать англичан, поубавить им спеси и наподдать так, чтобы дым пошел из-под париков у этих комплесантс-хасбенс[63], или как они там лопочут на своем инглише.

– Нужны пятеро добровольцев. На первой батарее не хватает людей.

Маррахо поднимает руку не задумываясь. Я. Первая батарея – волшебные слова: ведь именно там обретается дон Рикардо Макуа. Его бесценный дон Рикардо Макуа. А кроме того, уроженец Барбате знает о море, конечно, мало, но вполне достаточно, чтобы понять, когда ядра, пули и картечь начнут сметать с палубы все живое и неживое, толстые дубовые бока «Антильи» там, на батарее, защитят его лучше, чем хлипкие парусиновые койки (матросские гамаки, скатанные и уложенные в ящики вдоль бортов[64]) и сети, которые несколько молоденьких, ловких, как обезьянки, юнг, забравшись на верхотуру, заканчивают натягивать над палубой для защиты людей от реев, блоков, цепей, кусков железа и металла, деревянных обломков и всего того, что начнет валиться сверху, когда завяжется бой. Надсмотрщик Онофре смотрит на Маррахо с подозрением:

– Ты что, разбираешься в пушках?

– Еще как!

По указанию Онофре комендор, поднявшийся на палубу за добровольцами, уводит бар-батинца, Курро Ортегу (который, несмотря на рвоту, вконец измучившую его, по примеру друга тоже поднял руку) и еще троих. Вслед за комендором Маррахо проходит под громадным вздувшимся полотнищем грота и через люк в палубном настиле спускается по трапу на вторую орудийную палубу. Там, по пятнадцать с каждого борта, установлено три десятка восемнадцатифунтовых пушек, середина же твиндека пуста, чтобы ничто не мешало в бою: только стволы мачт, проходящие насквозь через все палубы, носовой и кормовой кабестаны да в глубине, ближе к носу, камбуз и две печи, погашенные во избежание пожара (как и все огни на судне, кроме фитилей комендоров и боевых фонарей). В оградах для боеприпасов высятся груды обычных, цепных и разрезных ядер[65], в бадьях с песком дымятся фитили, орудийная прислуга суетится у своих пушек, а начальник комендоров и несколько его помощников, запершись в крюйт-камере, засыпают порох в полотняные мешочки – картузы, чтобы юнги разносили их по батареям. Их так и называют – пороховые юнги; некоторым из этих шустрых, ловких и быстрых мальчишек не исполнилось еще и двенадцати.

– Ничего себе картинка, а, парень? Просто поджилки трясутся.

Обстановка на батарее куда менее успокаивающая, чем представлял себе Маррахо: офицеры и командиры орудий выкрикивают распоряжения, бывалые комендоры и люди знающие раздеваются до пояса, повязывают голову платком и раскрепляют пушки, используя качку, чтобы подкатить их к портам, крышки которых зловеще скрипят, поднимаясь; и в прямоугольниках света, один за другим скользящих по выгнутым стенам, кипит и снует, подобно вопящему потному муравейнику, масса человеческой плоти – двести человек, – которой битком набита эта вторая батарея, похожая (и не только похожая) на гроб из сосновых и дубовых досок: без малого двести футов в длину, пятьдесят в ширину. Люди знающие называют это помещение твиндеком. Хотя большинство здесь явно этого не знают. Да и вряд ли успеют узнать. По пути к трапу на первую батарею Маррахо попадаются люди с безумными глазами: их движения неуклюжи, они шатаются, задыхаясь от жары и вони, идущей от льял, где, шлепая, возятся крысы. Такой же сухопутный народ, как и он сам, – рекруты поневоле, несчастные, перепуганные, измученные качкой, вконец ошалевшие; комендоры, морские пехотинцы и опытные матросы (таких самое большее – один из двух или трех) пытаются объяснить им, зачем они здесь. Рассказать им о долге – том самом, о котором недавно говорил на палубе командир. Он мужик что надо. А насчет долга многие вряд ли успеют понять, потому что прежде начнется бой, и они погибнут.