Агата Кристи - Екатерина Цимбаева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
4
Уже Агата пыталась сочинять оперетты и романы, когда внезапно миссис Миллер объявила дочери, что ее «образование все-таки оставляет желать лучшего и неплохо было бы походить в школу». Разумеется, это был всего лишь предлог. Не дочкина безграмотность, не пробелы во всяких ненужных ученых материях обеспокоили, наконец, заботливую мать. При всех своих талантах, при высоком, но не чрезмерно росте, при заметной уже красоте, ее пятнадцатилетняя Агата отличалась косноязычием и полнейшим неумением держаться в обществе. Да и откуда ей было призанять этого умения, если она даже со сверстницами общалась эпизодически на катке и изредка в гостях, не выезжала за пределы родственного круга и не видела хотя бы Лондона? кто в этом был виноват? а выход в свет уже не за горами, всего год или два осталось на приобретение необходимого лоска.
Школа в Торки, преуспевшая в разных там науках, не привила светскости. Агата заинтересовалась — страшно сказать! — алгеброй. Тотчас миссис Миллер приняла решение: сдать Эшфилд за очень хорошую сумму и отправиться обеим в Париж, дабы младшая дочь поучилась в том же пансионе, что и старшая — и с тем же успехом. Разлука с родным домом далась тем легче, что от них, наконец, со слезами на глазах и с единственным чемоданом в руке, ушла преданная Джейн. Новых слуг даже не стали искать. Дом сдали, нашли жилье для миссис Миллер в Париже, Агату поместили в пансион.
«На третий день я отчаянно затосковала по дому. Неудивительно: за последние четыре-пять лет я так сильно привязалась к маме, никогда с ней не разлучаясь, что в первый раз, когда я действительно покинула дом, мне ее очень недоставало. Самое интересное, что я не понимала, что со мной происходит. Я просто не хотела есть. Каждый раз, когда я думала о маме, слезы наворачивались у меня на глаза и текли по щекам. Помню, глядя на блузку, которую сшила мама — очень плохо, но собственными руками, — я рыдала с удвоенной силой именно оттого, что блузка в самом деле была такая неудачная, плохо сидела, складки не ложились. Мне удавалось скрывать свое отчаяние от окружающих, и только по ночам я плакала в подушку. Когда мама приехала, чтобы взять меня на воскресенье, я встретила ее как обычно, но в отеле бросилась ей на шею, обливаясь слезами. Мне приятно сказать, что я все же не попросила ее забрать меня обратно, не опустилась до такой слабости. Кроме того, увидев маму, я почувствовала, что больше не буду мучиться, так как теперь поняла наконец, что со мной происходит».
Париж, Belle époque! Последняя пора высшей элегантности и первая слава «Мулен Руж», премьера «Веселой вдовы» Легара и расцвет музыкальных ревю, ресторан «Максим» и… — и все это оставалось совершенно неведомым юным девицам. «Les jeunes filles» оберегались от малейших контактов с реальным миром еще основательнее, чем в Англии. По Лондону девушка из среднего класса могла ходить без сопровождения и даже могла путешествовать в одиночестве по стране без ущерба для репутации, в Париже это считалось недопустимым. Пансионерки отмеряли километры по залам и галереям Лувра, посещали классические представления в Опере, чинно гуляли парами в Булонском лесу. И если из-за кустов выскакивал вдруг столь характерный для французских парков непристойный тип, они благовоспитанно его не замечали (хотя что другое можно сделать в такой ситуации?). Вместе с тем и домоводство, обязательное в английских школах, во Франции не преподавалось. Барышень готовили в невесты, а какими они станут женами и матерями, никого не волновало.
За две парижские зимы и лето Агата Миллер сменила три пансиона. Всюду она демонстрировала крайнюю беспомощность в грамматике и живописи, зато исключительные способности к музыке, пению и арифметике — и всюду позорно проваливалась на экзаменах или концертах. Обычно до самих концертов дело вообще не доходило — она заболевала накануне и выздоравливала через два дня. Если же ей удавалось выйти к доске или инструменту, в глазах у нее темнело, руки дрожали, она находилась почти в обморочном состоянии и действовала наобум. Сперва такое состояние казалось окружающим следствием застенчивости, преодолимой с опытом. Были месяцы, когда она брала уроки музыки и пения у лучших педагогов не для общего развития, а всерьез задавшись целью стать оперной певицей или профессиональной пианисткой. Все данные у нее были, викторианские предубеждения против артистической карьеры понемногу развеивались XX веком, а славу последнего из ее пансионов составляла талантливая пианистка, в замужестве леди Лимерик. Но увы!
«Прежде чем окончательно вернуться домой, я попросила Карла Фюрстера откровенно ответить мне, считает ли он, что упорный труд и прилежание могут сделать из меня профессиональную пианистку. Он, хоть и чрезвычайно деликатно, не стал лгать. У меня нет достаточного темперамента, чтобы выступать перед публикой, сказал он. И я знала, что учитель прав. Я была очень благодарна ему за то, что он сказал правду. Некоторое время я чувствовала себя несчастной, но постаралась не принимать этот печальный вывод слишком близко к сердцу.
Если вашим мечтам не суждено осуществиться, гораздо лучше вовремя признать это и двигаться дальше, вместо того чтобы сосредоточиваться на разбитых упованиях и надеждах.
Рано испытанное поражение послужило мне хорошим уроком на всю жизнь; я поняла, что не обладаю темпераментом, позволяющим мне выступать перед публикой в любом качестве. Думаю, что корень этого явления лежит в неспособности контролировать свои физические реакции».
Впрочем, миссис Миллер отнюдь не была разочарована. В «Неоконченном портрете» именно матери приписана инициатива приглашения педагога с мировой славой на чашку чаю с просьбой высказать именно то, что отвечает интересам дочери (как их понимает мать). В автобиографии об этом нет ни слова. Однако в данном случае Агата Миллер в ретроспективе соглашалась с решением матери: все-таки сцена — не место для молодой девушки. Ее единственное назначение — замужество.
5
Разумеется, любая девушка росла с этой уверенностью.
«Самое замечательное в девичестве, каковое есть предчувствие женственности, состоит в том, что жизнь воспринимается как увлекательное приключение. Совершенно не знаешь, что с тобой случится. Вот отчего так интересно становиться женщиной. Никаких забот о том, что делать, — биология сама решит. Ждешь мужчину, который, раз появившись, полностью изменит твою жизнь. Что ни говорите, но на пороге таких предчувствий голова кружится. Что будет? „Может, я выйду за какого-нибудь дипломата… Наверное, мне бы понравилось ездить за границу, смотреть мир…“ Или: „Пожалуй, я не хотела бы выйти замуж за моряка; ведь пришлось бы все время жить у моря“. Или: „Кто знает, может быть, я выйду замуж за мостостроителя или первопроходца“. Весь мир открыт, но выбор не за вами, все предопределено судьбой. Судьба может послать кого угодно: например, пьяницу, который сделает вас несчастной на всю жизнь; но это только увеличивало накал ожидания. К тому же это не был брак с профессией; вас ждал брак с мужчиной. Выражаясь словами старушек нянь, кормилиц, кухарок и горничных: „Однажды явится Мужчина вашей жизни, ваш Суженый“.
Конечно, всегда находились девушки, заявлявшие, что они не хотят выходить замуж, обычно по какой-нибудь благородной причине. Как правило, они собирались уйти в монастырь или работать в лепрозории. Речь шла, таким образом, о том, чтобы принести себя в жертву ради какого-то очень важного дела, — неизбежный этап. Горячее стремление стать монахиней было гораздо более характерно для последовательниц протестантской религии, чем католической. Девушки-католички рассматривали уход в монастырь как призвание, как выбор жизненного пути, в то время как протестанток привлекал аромат религиозной таинственности. Профессия больничной сиделки тоже считалась вполне героической, овеянной славой мисс Флоренс Найтингейл. Но главной темой оставался брак: за кого вам предстоит выйти замуж — вот главный вопрос».