Против зерна: глубинная история древнейших государств - Джеймс С. Скотт

охранять. С исторической точки зрения выживание охотников и собирателей обеспечивала их мобильность и разнообразие источников пропитания, на которое они полагались. Именно характерная для аллювиальных равнин Месопотамии уникальная близость ко множеству экологически разнообразных ресурсов, которые в других регионах были разбросаны в пространстве и времени, способствовала становлению оседлости. Позже земледелие ограничило передвижения оседлых охотников-собирателей, и их неспособность быстро реагировать на, скажем, раннюю миграцию птиц или рыб скорее уменьшала, чем повышала их продовольственную безопасность. Периодически случавшиеся на протяжении этой долгой эпохи уходы из поселений ради занятий скотоводством или кочевым собирательством характеризуют оседлый образ жизни скорее как стратегию, чем как идеологию, в которую он превратился позже.

Более грубые версии «гипотезы хранения продовольствия» столь же близоруки по отношению к огромному разнообразию методов хранения пищи, которые использовались на аллювиальных равнинах и в других регионах[44]. Хранение «живьем», в виде домашнего скота, – самый очевидный метод, и поговорка «корова – это амбар народа хауса» прекрасно описывает его суть. Наличие под рукой готового запаса жиров и белков делало эксперименты с высаживанием зерновых менее рискованными, и некоторые историки древнего сельского хозяйства предполагают, что относительное отсутствие одомашненных животных объясняет, почему зерновое земледелие распространилось так поздно: оно было слишком рискованным без надежной подушки продовольственной безопасности. Другие продукты тоже можно было легко сохранить на короткое или длинное время: рыбу и мясо можно было засолить, завялить или закоптить, бобовые, скажем, нут и чечевицу, – засушить, овощи и зерна – ферментировать и перегнать на спирт. Вероятно, чаша пива из ферментированного ячменя составляла дневной рацион храмовых работников Урука. В принципе и сегодня мы можем представить себе ландшафт так, как, вероятно, его видел древний собиратель: огромное разнообразное живое хранилище рыбы, моллюсков, птиц, орехов, фруктов, корений, клубней, съедобного тростника и осоки, земноводных, мелких млекопитающих и крупной дичи. Если вдруг один источник пропитания не срабатывал, то других было в изобилии. Стабильность живого сложноустроенного хранилища обеспечивалась разнообразием и различными темпоральностями его содержимого.

Один концептуальный подход, некогда популярный среди исследователей социальной эволюции, изображал сельское хозяйство как решающий цивилизационный скачок, поскольку это деятельность с «отложенной выгодой»[45]. Здесь земледелец – качественно новый тип человека, потому что он должен планировать все наперед, готовя поле к севу, пропалывать и ухаживать за урожаем по мере его созревания до тех пор, когда (как он надеется) его можно собрать. Что здесь, по моему мнению, в корне неверно, так это не изображение земледельца, а карикатура на охотников-собирателей. Этот подход, утверждая принципиальное различие между охотниками-собирателями и земледельцами, считает, что первые – недальновидные, спонтанные, импульсивные существа, бороздящие ландшафт в надежде наткнуться на дичь или найти нечто съедобное, что можно сорвать с куста или дерева («немедленная выгода»). Это описание очень далеко от истины. Любая крупная добыча – в ходе миграции газелей, рыбы и птиц – требовала тщательной совместной подготовки: строительства длинных сужающихся «загонных коридоров» к месту забоя; строительства плотин, изготовления сетей и ловушек; возведения или выкапывания помещений для копчения, вяления и засаливания улова. В основном это деятельность с отложенной выгодой, которая требует широкого набора инструментов и методов и более высокого уровня координации и кооперации, чем земледелие. Помимо описанных выше зрелищных массовых способов охоты, охотники и собиратели издавна моделировали ландшафт: оберегали растения, которые позже дадут пропитание и сырье, сжигали растительность, чтобы приманить дичь, пропалывали естественные насаждения желаемых зерновых и клубневых. За исключением боронования и сева, охотники и собиратели делали с дикорастущими зерновыми то же самое, что и земледельцы со своим урожаем.

Ни «хранение продовольствия», ни «отложенная выгода» не являются правдоподобными объяснениями ограниченного использования одомашненных зерновых, о котором упоминают историки. Я предлагаю другое объяснение возделывания зерновых, основанное на простой аналогии с огнем и водой. Главная проблема сельского хозяйства, особенно основанного на плужном земледелии, состоит в том, что оно трудоинтенсивное. Впрочем, один тип земледелия устраняет большую часть труда – приливно-отливное (также известное как паводковое), где семена обычно высеиваются в плодородный ил, сформированный ежегодным разливом рек. Этот плодородный ил, безусловно, был результатом «переноса» питательных веществ из размытых верховий рек. Этот тип земледелия наверняка был исторически первым в пойме Тигра и Евфрата, не говоря уже о долине Нила. Он все еще широко распространен и доказал, что является самой трудосберегающей формой земледелия, независимо от возделываемых культур[46].

Для нас важно, что наводнения выполняли, по сути, ту же функцию моделирования ландшафта, что и огонь, который использовали охотники, собиратели и подсечно-огневые земледельцы. Паводок расчищает «поле», обнаруживая и вымывая всю конкурирующую растительность, попутно, по мере отступления, нанося слой мягкого, легко обрабатываемого и питательного ила. В благоприятных условиях результатом оказывается прекрасно боронованное, удобренное и готовое к севу поле без затрат труда. Вероятно, наши предки заметили не только то, что огонь расчищает землю под новые естественные заросли быстро распространяющихся растений (так называемых рудеральных), но и примерно ту же последовательность событий в случае наводнений[47]. Поскольку первыми злаками были травы (рудеральные растения), они явно процветали и получали стартовое преимущество перед своими конкурентами сорняками, если их высаживали в плодородный ил. Не такое это и сложное дело, как казалось раньше, представить, что кто-то проделывает маленькую брешь в естественной дамбе, чтобы вызвать небольшое наводнение и обеспечить паводковое земледелие. И вот пожалуйста – тип земледелия, которым мог бы заняться умный ленивый охотник-собиратель.

Глава 2. Благоустройство мира: мания одомашнивания

Вопреки традиционному нарративу, в истории не было волшебного момента, когда Homo sapiens пересек роковую линию, которая отделяет охоту и собирательство от земледелия, и совершил переход из доисторического состояния в историческое, из дикости в цивилизацию. Тот миг, когда семечко или клубень помещают в подготовленную почву, следует считать отдельным событием (и не особенно значимым для совершающих это действие) в длительной и исторически глубокой неразберихе изменений ландшафта, которая началась с Homo erectus и овладения огнем.

Безусловно, мы далеко не единственный вид, который меняет окружающую среду в собственных интересах. Хотя бобры – самый очевидный пример, слоны, луговые собачки, медведи и, по сути, все млекопитающие занимаются «конструированием ниш», посредством чего меняют физические характеристики ландшафта и распределение представителей флоры, фауны и мира микробов вокруг себя. Насекомые, особенно «социальные» – муравьи, термиты, пчелы, – делают то же самое. В широкой и глубокой исторической перспективе даже растения активно занимаются масштабным преобразованием ландшафта. Например, после последнего ледникового периода расширяющийся «дубовый пояс» со временем создал собственную почву, тень, сопутствующие растения и запас желудей, который стал настоящим подарком для десятков млекопитающих, включая