Генри Смарт и секрет золотого кубка - Фрауке Шойнеманн

Д’Артаньян пожимает плечами:

– Не знаю. Но знаю, что когда я приехал в Париж, Анна Габори уже была при дворе. А значит, нам нужно… э-э-э… un moment[27]… нам нужно в 1640 год. Мой первый год в Париже.

Хильда склоняет голову набок:

– Ты уверен? Оказавшись там, вернуться мы не сможем. То есть год нужно указать точно. Я бы лучше перепроверила. – Вытащив из кармана брюк мобильный, она быстро печатает. – Ну вот, если верить «Гуглу», история трёх мушкетёров разыгрывается в 1625 году. В это время ты прибыл в Париж. Тут, по крайней мере, написано именно так. – Она суёт мобильный д’Артаньяну под нос, и он мгновенно корчит недовольную мину:

– Ерунда! Так написал этот Дюма!

– Кто? – недоумеваю я. – Никогда не слышал этого имени.

– И я, – присоединяется Зигфрид, но мнение этого олуха всё равно ничего не значит.

– Эх! – вздыхает д’Артаньян. – Ты не знаешь Александра Дюма, Генри? Да у вас, американцев, просто никакой культуры! Александр Дюма – один из самых известных в мире писателей! Он написал мою историю и прославил её под названием «Три мушкетёра» – к сожалению, при этом не слишком точно обойдясь с историческими деталями.

– Слушай, ты в своём уме?! – раздражаюсь я. – Если я не знаю этого замшелого француза, это вовсе не говорит о моей необразованности! Вы, европейцы, тоже вряд ли знаете всех знаменитых американских писателей!

– Да-да, хорошо, – нетерпеливо затыкает мне рот госпожа Урдман. – Совершенно неинтересно, кто тут знает больше писателей. Важно лишь, в какой год нам нужно отправиться. И раз наш французский герой утверждает, что роман не вполне соответствует историческим фактам, это ценное свидетельство. Так что, господин д’Артаньян, год 1640-й?

Тот кивает.

– Какой конкретно день? – уточняет госпожа Урдман.

– Хм! Большой бал… – вслух размышляет д’Артаньян, не поясняя, о каком бале говорит и почему именно он так важен. – На неделе после Пасхи. Если не ошибаюсь, в пятницу.

– Прекрасно, Пасха 1640 года, – бормочет Хильда, снова набирая текст в мобильном. – Есть! Пасха была в воскресенье, восьмого апреля, значит, следующая пятница – тринадцатое апреля 1640 года.

Ой-ой! Пятница, тринадцатое! Действительно ли хорошая идея отправиться в путешествие во времени именно в этот день? Не скажу, что я такой уж суеверный. Вообще-то я в такие глупости не верю. Но ведь я не верю и в германских богов, валькирий и норн. Поэтому, особо не выпендриваясь, лучше признаюсь, что от этой даты мне как-то жутковато.

Тем временем мы опять подошли к Лувру. Полиции нигде не видно. Лишь кое-где на решётке, отделяющей собственно дворцовый сад от невероятно огромного внутреннего двора, остались оградительные ленты, напоминающие о том, что несколько часов назад здесь бы и мышь не проскочила. Издалека доносится только шум аттракционов луна-парка, который летом располагается в дальней части дворцового парка.

Госпожа Урдман, остановившись, бросает взгляд в направлении дворца:

– Хорошо. Место и время мы знаем, не хватает только транспортного средства – и можно начинать. Д’Артаньян, вы тут ориентируетесь лучше всех нас: что посоветуете? Транспорт должен не привлекать внимания, соответствовать цели, и мы должны поместиться там впятером.

Поозиравшись вокруг, Зигфрид показывает на что-то за деревом:

– Вон там! Кажется, классная штука!

Я приглядываюсь. Это машина, а точнее, «Порше Каррера». Госпожа Урдман отрицательно качает головой:

– Нет. Слишком сложно. Без ключа зажигания на ней не уехать, да и не усядемся мы в эту малютку впятером.

– Вот зараза! – ворчит Зигфрид. – Всегда мечтал на такой прокатиться. Не сомневаюсь, что с «ЛОКИ-4000» замок мы взломаем на раз. А Генри дохлик, так что Хильда без проблем сможет взять его на колени. И Зигфрид домчит вас с ветерком в семнадцатый век.

– Нет, – только и отвечает госпожа Урдман.

Хильда, закатив глаза, ухмыляется:

– Пораскинь хоть разок мозгами! На «Порше» – в семнадцатый век! Ну что за дурь! И если в 1640 году у нас кончится бензин, мы влипнем. У меня идея получше. Вон там, напротив! – Она показывает в направлении сада. – Это же именно то, что надо!

– Тот вонючий катер в Англии уже был кошмаром. Но эта штука ещё кошмарнее. Просто унизительно! Я, настоящий герой – и на тебе! – не может успокоиться Зигфрид.

– Заткнись и жми на педали, – шипит на него Хильда, поудобнее устраиваясь на заднем сиденье велорикши, на котором обычно катают туристов по столице Франции и который мы только что умыкнули в дворцовом саду. Хотя об удобстве говорить вряд ли приходится – ведь узенькое откидное сиденье за велосипедом, где сейчас и восседает Зигфрид, предназначено для двоих, а не для четверых. Кроме того, госпожа Урдман уселась прямо посередине по-турецки. А значит, Хильда, д’Артаньян и я еле-еле втискиваемся рядом с ней, стараясь не вывалиться через бортик, пока норна погружается в монотонное пение, с помощью чего уже отправляла нас в прошлое в Англии.

Медленно, очень медленно начинает стягиваться туман.

– Зигфрид, крути быстрее, иначе не сработает! – рычит Хильда командным тоном генерала.

Мне не удаётся сдержать усмешку. Да и не нужно. Зигфрид лезет из кожи вон, сидя к нам спиной, и всё равно ничего не заметит. Д’Артаньян же, напротив, кажется, настроен скептически:

– И вы уверены, что всё получится?

– Если Зигфрид и дальше будет плестись как улитка – нет! – язвит Хильда. – Очевидно, что какую-никакую среднюю скорость нужно держать.

– Так давай сама, если я, по-твоему, слишком медлителен, – пыхтит через плечо Зигфрид.

– С чего бы это? Кто всегда вопит, что он сильнее, быстрее и вообще круче всех? Неужели же такая ничтожная велопрогулка свалит тебя с ног, а?

Госпожа Урдман, внезапно прервав пение, открывает глаза:

– Дети мои, я не могу так работать! Прекратите наконец ссориться – от этого с ума можно сойти!

Хильда, похоже, собирается что-то возразить, но закусывает губу, Зигфрид, снова глядя вперёд, крутит педали значительно быстрее. Удовлетворённо кивнув, госпожа Урдман закрывает глаза и опять принимается раскачиваться всем телом, напевая что-то себе под нос.

Туман возвращается и на этот раз быстро густеет, мы движемся прямо на стену тумана, вскоре погружаемся в него – и всё вокруг исчезает. Жуть! Кроме того, резко похолодало, я начинаю дрожать. Не знай я, что в Англии этот номер прокатил безупречно, уже бы запаниковал.

Пение Урд становится тише, зато кряхтение Зигфрида – громче. Может, стоило всё-таки взять «Порше»? У Зигфрида наверняка сейчас тоже кончится горючее!