Из Африки - Карен Бликсен

Когда Лулу повзрослела и расцвела, то превратилась в изящную, округлую олениху, образец красоты от носа до кончиков копыт. Она напоминала любовно выполненную красочную иллюстрацию к песне Гейне о мудрых и прекрасных газелях на водопое.

Однако по натуре Лулу вовсе не была мягкой: наоборот, в ней сидел черт. Ей было в высочайшей степени присуще чисто женское свойство: выглядеть жертвой посягательств, только и делающей, что отстаивающей свое достоинство, хотя в действительности она постоянно вела наступление. На кого она наступала? Да на весь мир! Не умея обуздать свой нрав, она была готова наброситься и на моего коня, если тот чем-нибудь ей не угодит. Помню, гамбургский старик Гагенбек (Гагенбек, Карл (1844–1913) — основатель крупнейшей в мире фирмы по торговле дикими животными) говаривал, что из всех зверей, включая плотоядных, меньше всего можно доверять парнокопытным: положиться можно даже на леопарда, но если понадеяться на молодого оленя, то он рано или поздно врежет вам сзади копытом…

Лулу была гордостью дома, даже когда вела себя, как бесстыжая юная кокетка, однако счастья у нас не обрела. Она пропадала где-то далеко по несколько часов, а то и по полдня. Иногда, когда ей попадала шлея под хвост и ее недовольство всем вокруг достигало наивысшего накала, она исполняла на лужайке перед домом, услаждая свое сердечко, воинственную пляску, напоминавшую безумными зигзагами кульминацию сатанинского культа.

«Ах, Лулу! — думала я в такие минуты. — Я знаю, как ты сильна: ты можешь прыгать выше собственного роста! Сейчас ты злишься на нас и призываешь на наши головы погибель, которая бы нас не миновала, если бы ты взяла на себя труд покончить наши счеты с жизнью. Но беда не в том, что мы, как ты воображаешь, препятствуем твоим высоким прыжкам. Разве это нам под силу, прыгунья? Проблема как раз в том, что мы ни в чем тебе не препятствуем. В тебе самой, Лулу, заключены как немерянная сила, так и все преграды, и все дело в том, что твое время еще не наступило».

Однажды вечером Лулу не вернулась домой. Мы искали ее целую неделю — тщетно. Для всех нас это было тяжелым ударом. Дом лишился изюминки и перестал отличаться от остальных домов. Мне не давала покоя мысль о леопардах, водившихся ближе к реке. Как-то вечером я не выдержала и поделилась своими опасениями с Каманте.

Он, как обычно, выждал, прежде чем ответить. Пауза потребовалась ему, в частности, для того, чтобы переварить столь вопиющее свидетельство отсутствия у меня всякой проницательности.

— Ты считаешь, что Лулу мертва, мсабу, — молвил он наконец.

Мне не хотелось произносить напрямую страшный приговор, поэтому я ответила, что беспокоюсь из-за ее исчезновения.

— Лулу не умерла, — объяснил Каманте. — Просто она вышла замуж.

Новость была удивительная и приятная. Я спросила Каманте, откуда ему про это известно.

— Конечно, она замужем. Живет в лесу со своим бваной — мужем, господином. Но людей она не забыла: почти каждое утро она подходит к дому. Я оставляю для нее возле кухни кукурузу, и она приходит перед рассветом и все съедает. С ней приходит муж, только он боится людей, потому что никогда их не знал. Он остается за большим белым деревом на другой стороне лужайки. Подойти к дому он не смеет.

Я попросила Каманте позвать меня, когда он увидит Лулу в следующий раз. Спустя несколько дней он явился за мной в предрассветный час.

Утро было чудесное. Пока мы ждали, в небе потухли последние звезды, небо было пустым и строгим, а мир хранил глубокое молчание. Трава была мокрой от росы и поблескивала на склоне, как серебро. Утренний воздух был настолько прохладен, что в северных странах это сочли бы признаком близящихся холодов. Что бы ни подсказывал опыт, все равно было невозможно себе представить, что вскоре, уже через несколько часов, прохлада и тень сменятся нестерпимым зноем и ослепительным сиянием. Холмы окутывал серый туман, заимствуя у них округлость; я подумала, что буйволы должны отчаянно мерзнуть, если остались на ночь там, где теперь лежит это мокрое марево.

Пустота над нашими головами постепенно сменялась ясностью, подобно тому, как пустота бокала сменяется блеском вина, Верхушки холмов, озарившись первыми солнечными лучами, радостно замерцали. Земля словно потянулась к солнцу, и заросшие травой склоны, как и принадлежащие маасаи заросли ниже, подернулись золотом. С нашей стороны реки сверкнули на солнце самые высокие верхушки деревьев в лесу. Настало время вылета больших вяхирей, которые, гнездясь на противоположном берегу, кормились в моем лесу. Они жили здесь каждый год лишь короткое время. Появлялись эти птицы внезапно, как атакующая крылатая конница.

Утренняя стрельба по голубям была излюбленным занятием моих друзей из Найроби; чтобы поспеть вовремя, то есть на восходе, они наезжали так рано, что парковались возле моего дома, еще освещая себе путь фарами.

Стоя вот так, в тени, задирая голову к небесам, я воображала себя путешественницей, опустившейся на морское дно; ветерок мог сойти за течение, а небо — за поверхность моря, увиденную снизу.

Запела какая-то птица; через мгновение из гущи леса раздался звон колокольчика. Мою радость трудно передать словами: Лулу никуда не ушла из родных мест! Звон приближался; я угадывала движения антилопы по его ритму: она то спешила вперед, то останавливалась. Внезапно она появилась рядом с одной из африканских хижин. Зрелище бушбока так близко от человеческого жилья показалось мне сейчас необычным. Она стояла неподвижно: видимо, она была готова к встрече с Каманте, но не со мной. Однако она не скрылась в зарослях, а уставилась на меня без всякого страха, не помня наших ссор и собственной неблагодарности, проявившейся во внезапном исчезновении.

Лулу, теперь уже жительницу джунглей, независимость сделала еще высокомернее. Она выглядела теперь всесильной владычицей леса. Если бы мне довелось водить компанию с принцессой-изгнанницей, претендующей на престол, а потом снова повстречать ее уже добившейся своего королевой, то наше свидание сложилась бы примерно так же, как эта утренняя встреча с Лулу. Она проявила не больше злопамятства, чем король Луи-Филипп, провозгласивший, что королю Франции не пристало помнить козни герцога Орлеанского.

Теперь это была настоящая Лулу. Былой воинственности не осталось и в помине: на кого ей было теперь нападать, да и зачем? Войдя в свои божественные права, она обрела покой. Она достаточно хорошо меня помнила, чтобы чувствовать, что меня нечего опасаться. Целую минуту она изучала меня; ее глаза были лишены при этом всякого выражения, она ни разу не мигнула; я вспомнила, что боги богини тоже не мигают, и поняла, что оказалась к лицу с волоокой Герой. Проходя мимо меня, она лениво щипнула травинку, совершила ленивый прыжок и проследовала к задам кухни, где Каманте высыпал на землю ее лакомство.

Каманте дотронулся пальцем до моей руки и указал на заросли. Там, под высоким деревом, стоял самец-бушбок с изящными рогами, неподвижный, как древесный ствол. Каманте некоторое время любовался им вместе со мной, а потом рассмеялся.

— Ты только посмотри! — сказал он мне. — Лулу объяснила мужу, что дом — это не страшно, но он все равно робеет. Каждое утро думает: вот сегодня я преодолею страх, но стоит ему увидеть дом и людей, как он словно глотает холодный камень (очень распространенное явление среди местных жителей, часто препятствующее работе на ферме, подумала я) и останавливается под этим деревом.