Клеманс и Огюст. Истинно французская история любви - Даниэль Буланже

Так вот, Клеманс в третий раз представала перед телевизионными камерами, но мог ли я ожидать такого взрыва? Ведущий провел рукой по волосам и произнес:

— Я уже приглашал вас, Маргарет Стилтон. Это был настоящий триумф, и рейтинг передачи «пробил потолок», то есть превзошел все мыслимые и немыслимые уровни, и я признаю, что в том нет никакой моей заслуги. Тиражи ваших произведений уже достигли ста тысяч экземпляров, а сегодня вы находитесь здесь, чтобы представить нам новый бестселлер, чей тираж всего за две недели достиг трехсот тысяч экземпляров, что является абсолютным рекордом. Ваши сестры по перу, здесь присутствующие, и ваши собратья, коих я приветствую и к коим причисляю и себя, задаются вопросом: «Как далеко она зайдет?» Я хочу сейчас же заверить авторов в том, что, чем дальше она зайдет, тем лучше будет для всех остальных. Кто говорит, что литература у нас переживает упадок? Кто говорит, что люди перестали читать? Но я вижу, вы улыбаетесь, дорогая Маргарет? Не скрываете ли вы от нас какую-то тайну? Ну так поделитесь же с нами вашим секретом! Не бойтесь ничего, ведь вы находитесь не в суде, не перед лицом суровых судей.

— Да нет, как раз именно в суде, — сказала Маргарет. — Я чувствую себя виновной и прошу прощения за свой успех. Я никогда ничего не делала особенного для того, чтобы его достичь, кроме того, что любила. И я сейчас чувствую себя так, как, вероятно, чувствовала себя Фрина[4]перед лицом своих судей, которая не могла сделать ничего, кроме как сорвать с себя все одежды, предстать перед ними обнаженной, постоять в абсолютной тишине и уйти.

Клеманс, ослепительно прекрасная в своем элегантном белом костюме, медленно поднялась со своего места и распустила шнурки, красиво переплетавшиеся на лифе и служившие своеобразной застежкой. Глубокая синева ее глаз напоминала синеву Эгейского моря, которую можно наблюдать только летом, на фоне белоснежных мраморных скал. Мы все, замерев между колоннами, ожидали «божественного разоблачения», то есть ожидали, что новоявленная то ли гетера, то ли богиня скинет с себя одежды по примеру своей античной предшественницы. Я закрыл глаза, а Шарль Гранд так стиснул мое колено, что мне стало больно. Все жаждали скандала и боялись его, но все же все с замиранием сердца ждали того неизъяснимо желанного мига, когда восхитительные формы этого тела навечно запечатлеются в памяти. Я услышал, как Клеманс сказала:

— Идем, Огюст.

—

Клеманс молча удалялась по узкому проходу к выходу. Приглашенные с разинутыми от изумления ртами переводили вытаращенные глаза с нее на меня и обратно. Шарль Гранд шепнул мне на ухо:

— Я вас догоню.

Затем он умоляюще-бессильно простер руки к ведущему, к которому вдруг вернулся дар речи, и тот заговорил, старясь перекричать возникший в зале громкий гул, показавшийся тем более оглушительным после мертвой тишины:

— Тихо, друзья мои, тихо! Давайте утихомирим наши страсти и продолжим. Я на своем веку повидал немало всяких экстравагантных выходок, но, должен признать, ничего подобного ранее мне видеть не приходилось. Ну что же, век живи — век учись, как гласит пословица. Итак, темой нашего сегодняшнего разговора должна была стать проблема успеха и средств его достижения. Быть может, Маргарет Стилтон дала нам наилучший рецепт… Ну же, успокойтесь. Тихо! Тихо!

Ведущий повернулся к одному из гостей, очень худому лысому типу, сидевшему почти в позе роденовского «Мыслителя», уперев локти в костлявые колени и положив подбородок на сцепленные руки, над которыми нависал длинный нос, и произнес:

— Я хотел только подчеркнуть, Марк Дюмур… Да распрямитесь же, расслабьтесь, ничего страшного не произошло! Все это пустая суета! Ну и пусть проваливает отсюда, скатертью дорога! Чего я только в своей жизни не видел… Демонстрации пьяниц, расистов и прочих ни на что не годных, бесполезных людишек! Так вот, вернемся к вашим творениям… Что меня больше всего поразило в вашем последнем труде, так это его название: «Великие державы и эффект неожиданности». Замечательное название! Не считаете ли вы, что, назвав свою книгу именно так, а не иначе, вы сразу же обеспечили ей грандиозный успех?

Тот, к кому был обращен вопрос, расцепил руки и поставил их таким образом, что кончики пальцев одной из них уперлись в кончики пальцев другой с такой силой, что костяшки побелели; он на секунду задумался, а когда заговорил, поразил всех своим голосом, низким и густым, весьма неожиданным для столь тщедушного тела:

— Позвольте мне все же вернуться к нашей сестре по перу, той, что изволила покинуть нас…

— Не знаю, так ли уж это необходимо, — сухо процедил сквозь зубы ведущий, — но поступайте так, как вам угодно, у нас ведь демократия…

— Ну, этому-то я особого значения не придаю… и не особенно этим дорожу, так как считаю, что обращение к демократии — всегда самое последнее средство, последний аргумент в споре…

— Но ведь такова жизнь, не так ли? — усмехнулся ведущий.

Марк Дюмур, казалось, его не услышал или сделал вид, что не услышал.

Увы, в этот вечер наш временщик, наш халиф на час был не в духе, и было от чего. Он забыл о существовании закона определенной последовательности действий и происшествий. А ведь в жизни все происходит точь-в-точь как в карточной игре, когда великий волшебник — время — развлекается, вытаскивая из колоды одного за другим королей, а потом валетов; нас внезапно увлекают за собой черви, а потом столь же внезапно пики пронзают сукно стола, за которым идет игра. И вот мы уже остались с одними бубнами на руках. Автор эссе о повторах, применяемых в качестве стилистического приема, вдруг произнес каким-то глухим, замогильным голосом:

— Если бы я жил настоящей жизнью настоящего мужчины, я бы последовал за этой женщиной. Я приблизился бы к ней, чтобы показать ей мою истинную природу, мой характер, мою сущность, мое естество… чтобы сказать ей: «Возьми все это, потому что это не хуже и не лучше, чем у других; возьми и пользуйся в свое удовольствие, не зная меры».

Он поднялся, а ведущий довольно грубо попросил его сесть на место. Марк Дюмур повиновался и вновь скрючился, словно улитка, стремящаяся спрятаться в свою раковину. Другие приглашенные на передачу присмирели и, казалось, готовы были ходить по струнке, а их взгляды весьма красноречиво свидетельствовали о раздиравших их души сомнениях и страхах насчет того, что они оказались или окажутся не на высоте положения. Камеры поворачивались туда-сюда, чтобы лучше все показать невидимым зрителям, на сей раз, вероятно, очень удивленным тем, что зрелище, вопреки обыкновению, хотя и было безвкусным и пошлым, но не было пресным и скучным. Однако специалистка, которую сейчас «допрашивали» о различных нюансах и поворотах достаточно мирной, можно даже сказать, безмятежной темы, каковой мне представляется тема реставрации произведений искусства, некая Лора Альме дю Пре де Жуи, исполнявшая обязанности почетного секретаря Музея изящных искусств, чье лицо, казалось, было написано кистью Арчимболдо, говорила, вернее, позволила себе говорить таким недовольным тоном, таким скрипучим голосом, словно ей на язык все время попадались какие-то косточки, колючки и скорлупа от орехов: