Дочь Клеопатры - Мишель Моран

Марцелл устроился поудобнее на мягком сиденье.

— Ну что же, Сенат — это группа людей, представляющих наиболее могущественные кланы в Римской империи…

Увидев, как я наморщила лоб, он пояснил:

— Ну, Юлиев или Клавдиев, например, или Антониев — клан вашего отца. Все они непременно должны быть квесторами, но существуют разные виды сенаторов: квесторы, эдилы, преторы, консулы. Консулы, разумеется, главнее.

Я кивнула, изобразив полное понимание.

— И чем они все занимаются?

— Собираются в специальном здании. Спорят о политике. Решают вопросы налогов или бесплатной раздачи зерна. Дядя прикидывается одним из них; его постоянно избирают то консулом, то трибуном, то цензором. Неважно кем. Лишь бы спектакль продолжался и можно было писать новые речи.

После этого Марцелл принялся беззаботно болтать о том, что любопытного мы увидим в Риме, начиная от храма Венеры Родительницы и заканчивая форумом Юлия Цезаря. Его рассказов хватило на целых семь дней поездки на колеснице по тряским дорогам. Ночами, которые мы проводили в просторных виллах приятелей Октавиана, мне снился Рим. Все время хотелось представить, насколько же он превосходит размерами Александрию. Когда впереди кто-то крикнул, что видит городские стены, я отвела рукой занавеску и ахнула. Брат наклонился к окну рядом со мной, и мы оба отпрянули.

— Это Рим? — неуверенно спросил Александр.

Перед нами, насколько хватало глаз, теснились, подобно скотине в ярмарочных загонах, тусклые кирпичные домики. Столбы, или «вехи», как назвал их Марцелл, возвещали о приближении Рима, но где же Мусейон, который вознес бы сияющую главу вдали, где театры, венчающие холмы? По сторонам Аппиевой дороги — похоже, излюбленного римлянами места для погребений — белело несколько усыпальниц из мрамора, однако по большей части даже они были грубо вытесаны из камня.

— Величайший город на свете! — с гордостью объявил Марцелл. И, поглядев на наши вытянутые лица, прибавил: — Римляне много столетий бились друг против друга. Только при Цезаре появилось вдоволь рабов и золота, чтобы отстроить город. А вот и гробница Цецилия Метелла, посмотрите.

На холме громоздилось высокое круглое здание, хотя и с красивыми зубцами по верху, но выстроенное опять же из камня. У меня что-то сжалось в желудке. Судя по виду Александра, он испытывал нечто подобное. Значит, это и есть город, армия которого завоевала Александрию. Здесь Октавиан учился латыни, но так и не смог осилить греческий. Зато собрал достаточно сил, чтобы победить отца и навечно изгнать династию Птолемеев из Египта.

— Когда-нибудь, — продолжал Марцелл, — это все будет мраморным. А вот — акведуки Агриппы.

В первый раз мы с братом по-настоящему впечатлились и дружно подались вперед. Над горизонтом выгнулись арками — так, что достать до вершин могли, наверное, одни лишь боги — самые удивительные и крупные конструкции, какие нам доводилось видеть.

— Для чего они служат? — спросил Александр.

— Подают горожанам воду. Агриппа еще и бани построил. Их уже больше двухсот. По мнению дяди, единственный способ задержаться у власти — это дать народу лучший Рим.

Выходит, пока наш отец украшал себя золотом в Александрии, потягивая лучшие вина из серебряного ритона[7], принадлежавшего матери, Октавиан заботился о своем городе. Может, поэтому собственный народ оставил Антония в трудную минуту? В ушах зазвенел задорный папин смех. Подданные в Египте любили отца. Он пошел бы на что угодно ради солдата, попавшего в стесненное положение. Но римляне, которых отец покинул, не имели об этом понятия. Они не знали человека, способного целый день скакать верхом, а потом до утра нянчить нас на коленях, наслаждаясь вином и рассказывая истории о битвах с парфянами.

Наконец наша кавалькада резко остановилась, и мы с Александром посмотрели на своего спутника.

— Уже приехали? — с тревогой спросила я.

Марцелл нахмурился.

— Мы еще даже не добрались до Сервиевой стены.

— А тогда мы въедем в Рим? — не отставал от него мой брат.

Племянник Цезаря кивнул и выглянул из повозки. Впереди начиналось какое-то волнение. До нас долетали взволнованные голоса Агриппы и Октавиана.

— Что случилось? — прокричал Марцелл.

Не получив ответа, он распахнул дверцу. За ней промелькнули солдаты.

— Сейчас вернусь, — пообещал молодой человек.

Дверца захлопнулась.

— Как по-твоему, в чем там дело? — обратилась я к Александру.

— Может, сломалось колесо у повозки. А может, лошадь издохла.

— Тогда для чего здесь военные?

Воротился Марцелл, и вид у него был самый мрачный.

— Можете сойти, размяться на свежем воздухе. Мы еще долго не тронемся с места.

Протянув руку, он помог нам с братом спуститься на землю и объяснил:

— В городе начался какой-то мятеж.

— И что, теперь туда никого не пускают? — воскликнул Александр.

— Пускать-то пускают… — Марцелл беспокойно провел рукой по волосам. — Но соваться за стены сейчас неразумно. Взбунтовались несколько тысяч рабов.

Как только среди повозок пронесся слух о долгой задержке, повсюду захлопали дверцы и утомленные путешественники принялись неуклюже спрыгивать на мостовую. Мы приблизились к Октавиану, когда солдаты уже докладывали ему о случившемся. Агриппа и Юба стояли рядом и ловили каждое слово префекта, описывавшего обстановку в городе.

— Многие из них — гладиаторы, которым удалось бежать с учебной арены. Восстание вспыхнуло рано утром, и с тех пор к мятежникам присоединились рабы.

— Кто их возглавил? — пожелал знать Октавиан.

— Никто. Люди столько лет прислушивались к… — Префект запнулся. — К воззваниям Красного Орла, что все и так взбудоражены… Впрочем, — поспешил он прибавить, — Цезарю не о чем волноваться. Мятеж непременно будет подавлен еще до заката.

Закончив доклад, префект остался стоять навытяжку. Октавиан повернулся к Марцеллу.

— Шестнадцать дней назад, когда ты уезжал из Рима, в городе ощущалось какое-нибудь волнение?

— Никакого, — поклялся тот. — На улицах было тихо.

— Думаю, это все из-за Красного Орла, — прорычал Агриппа. — Попадись он только нам в руки…

— …немедленно будет распят, — закончил Цезарь. — Даже если он и не возглавил мятежников, его воззвания вскормят нам нового Спартака. Не будем забывать, — мрачно прибавил он, — что треть горожан — рабы.

— Кто это — Спартак? — шепотом полюбопытствовал Александр.

— Тоже раб, — еле слышно ответил Марцелл. — Примерно полвека назад он поднял на бунт против Рима пятьдесят тысяч своих собратьев. Шесть тысяч из них потом были распяты. Красс не велел снимать тела, и они еще много лет висели на крестах вдоль этой дороги.