Крепостной Пушкина - Ираклий Берг

христиане. Храм поставили, а вы все помните, как Михайло противился? Вижу, что помните. И недаром же, чуял пёс, что Господь на стороне праведной, то есть нашей. Отвёл беду!

Далее Степан вовсе разлился соловьём, описывая лесное побоище, где «была сеча зла и люта» и «полчища кровососов-людоедов, потерявших человеческий облик» наступали на барина, но тот не дался им, а, напротив, сам перебил большую их часть с помощью «друга верного, да сабли булатной», порубил нехристей на куски, а кого не порубил, тех разогнал по лесу, и спас таким образом весь люд кистенёвский от гибели по слову и делу злодея.

— Слава барину! Спасителю нашему слава! — грохотал он, войдя в раж. — На колени!! На колени и просить благословения!

Речь проняла даже Пушкина, что уж говорить о мужиках, в порыве бухнувшихся на колени как один человек.

— Ваш выход, барин, — прошептал Степан, утирая пот со лба, — благословите детей ваших.

Александр Сергеевич умел думать быстро. Доказательства могли и подождать, хотя он не сомневался, что оратор сильно сгустил краски, и что вообще всё это — лишь борьба двух конкурентов, а Степан попросту метит на место Калашникова. Но нападение в лесу было, и это факт. Что удайся замысел у убийц и виновными окажутся кистенёвцы — тоже походило на правду. Потому он тепло поблагодарил мужиков за верность, представив дело так, что они собрались для того, чтобы идти выручить барина (а зачем же ещё?), чего не понадобилось, но он ценит порыв и чистоту помыслов. Что никто их не будет обижать более, что все дела он разберёт лично и беспристрастно. Затем отдельно поблагодарил за строительство храма и приказал всем расходиться по избам.

Пока он разглагольствовал, Безобразов дал знак Степану подойти.

— Под топором ходишь, братец, — сообщил он ему, — не боязно?

— Правду говорить легко и приятно, — усмехнулся мужик в ответ. — А за каждое слово ответ дам, и дам легко. Сегодня же.

— Ну-ну. А скажи-ка ещё, любезнейший, ты сколько книг прочитал?

— Каких книг, барин?

— Таких, что разговаривать научился? — бросил Безобразов фразу на французском.

— Не понимаю, барин. Знаю, что французский, но не разумею.

— Странный ты больно, братец. Даже сейчас любой мужик сказал бы, что не разумеет по-немецки, а не по-французски.

— Каков есть, ваше благородие. Впрочем, вам скоро яснее станет, вы ведь тоже захотите послушать мои объяснения.

— В этом не сомневайся, послушаю. Да вот, твой барин закончил, кажется. Веди уж.

Ну, а далее Степан, сын Афанасиевич привёл господ к своей «избёнке», вид которой и добил их окончательно.

— Да... это не дом, это домище! — подвёл итог Безобразов. — И внутри, чай, богато?

— Не бедствуем, — скромно подтвердил Степан, кланяясь.

Здесь стоит отметить, что мужики, сопровождавшие его в лесу, оказались людьми не случайными, поскольку все трое присутствовали во дворе — нарядно одетыми, в сапогах — и встречали господ наряду с хозяином.

— Нет, вы ещё полюбуйтесь, кузен, каков мужик ныне роскошный пошёл! — ехидно заметил гусар. — И слугами обзавёлся.

— То батраки мои сезонные, барин.

— Сезонные? В октябре? Диво дивное! Небось и служанки имеются?

— Имеются, ваше благородие, как же не быть работницам в доме? Холостой ведь я.

— Как так? Неженатый мужик — непорядок.

— Вдовый я, барин. Скончалась родами суженная моя, и ребёнок с ней вместе. Забрал господь души невинные.

Все перекрестились.

— Что же, Степан, это после обсудим. Надо устроить ротмистра. Как ваша нога, Пётр Романович? — Пушкин почувствовал себя хозяином именно во дворе дома странного крепостного и деловито принялся распоряжаться.

— Пройдёт, Александр Сергеевич, пройдёт. Потерплю.

— Нет, это не дело, — возразил поэт, — Степан, это никуда не годится. Действуй же.

— Так я баньку в виду имел, барин, а это мы быстро. Прошка уже топит, верно? — кивнул он на одного из «сезонных работников».

— Всё готово, хозяин, — отозвался названный Прошкой, — уже топлено. Ждём-с.

— Баньку? А не навредит ли ещё больше? — засомневался Пушкин.

— Не должно, барин. Мыслю я, что дело в усталости мышц. Большие и долгие нагрузки противопоказаны. Вот и крутит ногу. А банька мышцы расслабит, полегчает.

— Противопоказаны, — передразнил Пушкин, вновь отметивший словарный запас мужика, — раз уверен, то действуй. Но смотри у меня!

— Нешто я не понимаю, барин. Да и вам банька бы... того... не помешала. А после — ужин подоспеет. Акулина во всю старается, шутка ли — барин приехал!

— Ладно, подхалим, — сдался Пушкин, — баня так баня. И правда я устал что-то.

Степан не обманул, или, вернее, не ошибся. Нога храброго ротмистра перестала болеть после первого захода в парную. Баня господам вообще понравилась.

— Знаешь, Стёпушка, я к тебе, пожалуй, буду специально заезжать, попариться. — Безобразов, избавившись от мучивших его болей, пришёл в необычайно хорошее расположение духа.

— Сделайте милость, ваше благородие, всегда рады, — Степан жестами показал одновременно то, как он будет рад, и пригласил «их благородий» в дом.

— Чем барина потчевать будешь, Степан, сын Афанасьевич? — Пушкин тоже стал весьма весел и игрив, сбросив усталость.

— Вестимо, чем... Чем Господь послал, чем же ещё, барин? — и Степан провёл гостей в столовую, где их ждал великолепно сервированный стол.

— Знаете, мой дорогой кузен, — задумчиво произнёс ротмистр, — мне кажется, что это уже слишком.

Пушкин промолчал, собираясь с мыслями.

— Нет, действительно, — продолжил разглагольствовать Безобразов, взяв в руки вилку и осматривая её со всех сторон, — есть вещи, которые... перебор.

— Что такое, ваше благородие? — насторожился Степан.

— Понимаешь, Стёпушка... дом твой громадный — могу понять. Бывает. Редко, но бывает. Хоть Грачёвых вспомнить, легенду Шереметевых. Скатерти — тоже понятно, не есть же как свинья в таких хоромах. Посуда серебряная, сервиз немецкий — эка невидаль, коли мошна позволяет. Но вот с устрицами, братец, ты маху дал. Ей-богу.

— Что не так с устрицами, — не понял Степан, - хорошие устрицы. Фленсбургские. Идеально сочетаются с Шабли, барин.

Пушкин застонал.

Глава 7

В которой Степан рассказывает многое, но не всё

Ужин прошёл замечательно. Развеселившиеся господа почти силком усадили с собой хозяина (Степан отнекивался, мол, велика больно честь, но ему возразили, что раз он хозяин, то негоже гостям