Люблю тебя врагам назло - Татьяна Никандрова

— Точно? — Алиса с сомнением покосилась на него.

— Абсолютно, — старик закивал головой.

Наконец, у него получилось сесть и свесить ноги с кровати. Его взгляд остановился на мне.

— Семен Евгеньевич, чуть не забыла, — спохватилась Алиса. — Это мой одноклассник, Ярослав. Он сегодня впервые у вас в гостях.

Я поднялся и протянул старику руку. Тот с улыбкой пожал мне ее. Его ладонь была мягкая, как испорченный помидор. Кожа на ней была обвисшая и вся в пигментных пятнах.

— Приятно познакомиться, — буркнул я.

— И мне приятно, Ярослав, — Семен Евгеньевич скользил по мне изучающим взглядом, пока Алиса возилась со своими блинами. — Ты, значит, друг Алисы? Славная она девушка, верно?

— Алиса замечательная, — кивнул я, отчего-то стесняясь его проницательного взгляда.

— Вы меня засмущаете, — хихикнула она и подала Семену Евгеньевичу тарелку блинов с клубничным вареньем.

— Спасибо, дочка, — дед принялся за еду, в процессе неспешно расспрашивая Алису о ее делах.

Она воодушевленно рассказывала про свою недавнюю поездку в приют для животных. А затем поведала краткое содержание последней прочитанной книги про какого-то парня по имени Клайд из бедной семьи, который хотел разбогатеть.

Его девушка залетела как раз тогда, когда на горизонте показалась более выгодная для него партия. Парень повез ее кататься на лодке, а потом взял и (представляете?!) утопил. Утопил свою беременную подружку!

У этого чувака явно не все дома! История кончилась тем, что его умертвили на электрическом стуле. Вот такая жесть. А я-то думал, девчонки читают всякую романтическую хрень про вампиров и любовь. Но не тут-то было. Алиса не переставала меня удивлять. Надо тоже будет потом прочесть эту книжку.

Семен Евгеньвич смотрел на Алису очень внимательно, и, казалось, ему, как и мне, доставляет неземное удовольствие слышать ее звонкий голос.

— А как твои стихи, милая? — спросил он. — Пишешь?

Что?! Алиса еще и стихи пишет?! Застрелите меня. Я бесталанная скотина.

— Пишу понемногу, — Алиса положила в рот кончик волос и начала смущенно пожевывать его.

— А о чем твои стихи? — вклинился в разговор я.

— Обо всем. О любви, о дружбе, о школе, а еще о личных переживаниях.

— Дашь почитать?

— Нет, что ты, — напугано замотала головой Алиса. — Я никому не даю их читать. Это очень личное.

— Но ведь если бы твой любимый Есенин писал в стол, то мир бы лишился одного выдающегося поэта, разве нет? — улыбнулся я.

— Ой, Ярослав, где Есенин, а где я, — рассмеялась Алиса. — Это так, ребячество.

— У многих авторов так: боятся показать свое творение людям, — заметил Семен Евгеньевич. — Страшно открыться миру. Вдруг раскритикуют, скажут, что неталантливо, несовременно или глупо.

— Да, — поддержала Алиса. — В этих стихах частичка моей души. Если кто-то скажет про них плохо, я не переживу.

— Настоящая конструктивная критика, Алиса, помогает автору расти и развиваться. А обидные фразы и вкусовщина — это лишь мелочи, на которые не стоит обращать внимания. Когда я выпускал свои повести, мне тоже много разного говорили. В основном хорошее, конечно, но было и плохое. Я обижался, а потом понял, что от того, что кто-то нелестно отзывается о моем произведении, оно не становится хуже, понимаешь? Я, например, Гоголя не люблю. Стиль изложения и вообще. Но он же от этого не становится менее значительной фигурой в российской классике. Согласись?

Алиса немного помолчала, а потом согласно качнула головой.

— Но ваши повести — просто чудо, — сказала она. — Ярослав, представляешь, Семен Евгеньевич — настоящий писатель!

— Какой уж там, — смутился дед и вдруг, схватившись за живот, сдавленно закряхтел.

— Что такое? — Алиса вскочила и обеспокоенно уставилась на старика.

Семен Евгеньевич стал еще бледнее, если такое возможно. Положил руку на грудь и сморщился, будто пытаясь сдержать рвоту.

— Принеси… — начал он, но договорить не успел.

Его начало тошнить. Он попытался наклониться, но двигался чересчур медленно. Противная желтоватая рвота стекала по его подбородку на застиранную синюю рубашку. Он закашлялся, и позывы вновь одолели его. На этот раз он все-таки скрючился, и содержимое его желудка оказалось на полу. Никогда в такой близи не видел, как человека рвет. Зрелище, мягко говоря, неприятное.

Я растерянно стал озираться по сторонам в поисках персонала: надо же теперь все это убрать. Наверняка, Алиса, как и я, испытывала смесь отвращения и жалости. Однако то, что я увидел в следующую секунду, лишило меня дара речи.

Дождавшись, пока Семен Евгеньевич опустошит желудок, Алиса подскочила к нему и начала расстегивать его облеванную рубашку. На ее лице не было ни тени сомнения, ни капли брезгливости.

— Эм… Может, мне кого позвать? — подал я голос.

— Не надо, у персонала и так полно дел, я сама приберу — отозвалась Алиса. — Принеси ведро с водой и тряпку, пожалуйста. Как выходишь, сразу направо, а потом вторая дверь по левой стороне.

Ее тонкие пальчики скользили по пуговицам, расстегивая их, быстро и проворно, будто она всю жизнь только и занималась тем, что снимала рубашки с дряхлых стариков. Семен Евгеньевич стонал, охал и причитал о том, что ему стыдно и неловко.

Через пару минут я принес ведро с водой и ужасного вида старую тряпку. Как будто ей мыли полы еще во времена молодости Семена Евгеньевича.

К этому моменту Алиса сняла рубашку с деда и уложила его на кровать. Каким-то чудом на постельное белье рвота не попала. Затем девушка намочила тряпку в ведре и, не выражая никаких признаков омерзения, принялась отчищать пол от рвотных масс старика.

К счастью, она не просила меня подойти и помочь. Не уверен, что я смог бы это сделать. Потому что вид рвоты и ее кислый запах был для меня просто невыносим.

Меня искренне поразило то, как ловко Алиса орудовала тряпкой, параллельно успокаивая расстроенного случившимся деда. Эта девочка — просто какое-то чудо. Выросшая в богатой семье, она совершенно не была избалованной. Да что уж там говорить, по сравнению с ней я казался себе чертовым белоручкой. Ее слова о необходимости добрых поступков не расходились с делами. И это не могло не восхищать.

Закончив с мытьем полов, Алиса вышла из комнаты, чтобы вылить воду и вернуть на место ведро с тряпкой. Семен Евгеньевич тихонько кряхтел на кровати.

— Как вы себя чувствуете? — спросил я.

— Лучше, сынок, лучше. Негодник-желудок отказывается работать, как положено. Но это ничего, поправлюсь, — вздохнул старик.

Я смотрел на этого пожилого человека, и впервые меня посетили мысли о скоротечности жизни. Мне казалось, что я буду молодым и здоровым вечно. Я не ощущал своего тела, оно было настолько крепким, что все раны заживали на мне, как на собаке. Я считал себя неуязвимым и думал, что так будет всегда. Мне и в голову не могло прийти, что собственное тело может быть тесной клеткой для души. Старое и больное, оно становится тяжелой ношей для самого человека.