Последняя из амазонок - Стивен Прессфилд

Ни серебро, ни золото не имели в их глазах ни малейшей ценности, но зато при виде изделий из обожжённой глины они пускались в пляс. Чтобы получить чашу из числа таких, какие наши люди носили привешенными к торбам или поясам, они готовы были отдать что угодно, а за отсутствием чего-либо ценного охотно отвечали на наши вопросы. К сожалению, даже слишком охотно.

Амазонку? Да, видели, как не видеть. Кажется, даже нескольких амазонок. Может быть, десяток или сотню. Да, молодая девушка! Волосы? Как бы это сказать... чалой масти. Или вороной. Три раза эти туземцы направляли наши отряды к Вратам Персефоны, устью Адской реки и месту, откуда, по их утверждению, можно было попасть в нижний мир, но каждый уходивший в названном направлении отряд встречал на своём пути лишь очередное грязное, смердящее болотце.

В конце концов Дамон добился встречи с их вождём.

— Эти бородавчатые ублюдки поклоняются богине Лона, — доложил он впоследствии Аттику и командирам. — По их мнению, мы незаконно вторглись в их владения, и у них нет ни малейшего желания подпускать нас к священной, с их точки зрения, расщелине. Можно, конечно, попробовать выколотить из них правду, но это отнюдь не так безопасно, как может показаться при виде этих хилых недомерков. Все болотные племена, о которых мне доводилось слышать, славятся своим мастерством по части изготовления всяческих ядов. Причём они могут не только смазать ими острия стрел и копий, — чтобы пустить в ход отравленное оружие, нужно, по крайней мере, завязать бой, — но просто разбросать на местности отравленные шипы, щепки и острые колья. Таким образом, нам лучше оставить их в покое, а при движении соблюдать крайнюю осторожность.

Всё утро отряд медленно шагал вперёд, увязая по щиколотки в вязкой, илистой грязи. Редкие кочки выступали над водой разве что на полпальца, зато всё болото так густо заросло тростником, что раздвинуть упругие стебли не представлялось возможным. Людям приходилось прорубать себе путь бронзовыми топорами, а над их головами смыкались ветви низкорослых деревьев. Полог ветвей был столь низок, что наклоняться под ним приходилось даже мне. А вот туземцы перемещались по этим болотным зарослям с величайшей лёгкостью, и мы, хотя и не видели их, постоянно слышали, как из зелёной мглы доносится похожая на чириканье воробьёв, невообразимая тарабарщина.

Усталость и неопределённость порождали среди наших людей всё возраставшее раздражение. Чтобы не лишиться обуви, люди вешали её себе на шею и с трудом плелись дальше, а к их босым ногам тут же присасывались ненасытные пиявки. Некоторые из них добирались до промежности, а то и до подмышек.

Наконец воинам удалось выбраться на более-менее сухое место, где они, сложив из влажного тростника хилый, чадящий костерок, пытались отогреть озябшие члены. Отец укутал меня в руно, а сам отправился на совет с командирами. Я прижалась к утёсу, стараясь укрыться от дождя под каменным уступом. Изнурительный утренний переход сильно поколебал мою надежду на то, что мы ищем там, где надо. Если даже Селена и вправду решила добраться до устья одной из Адских рек, кто мог поручиться за то, что её занесло именно сюда? А уж тем паче — за то, что и Европа, угадав намерение нашей наставницы, последовала за ней тем же маршрутом! И велика ли была вероятность того, что мы сумеем застать здесь хотя бы одну из беглянок?

Именно таким невесёлым размышлениям я предавалась в тот миг, когда до моего слуха донёсся чей-то крик. Люди гомонили, указывая на каменистую почву: по трещинам в камне блуждала струйка пламени. То была нафта, или, как говорили некоторые, драконья кровь. Хотя и ребёнок бы понял, что это всего лишь природная горючая жидкость.

Воины принялись звать Аттика и командиров, а я побежала к ним, чтобы лучше видеть и слышать происходящее. Струйка горючей жидкости, падая с обрыва, низвергалась в естественный колодец, имевший приблизительно пять подесов в поперечнике и не менее двадцати в глубину. Вниз вели вырубленные в камне грубые ступени, выглядевшие древними, словно сам Кронос. У их основания можно было различить примитивный рельеф — то ли фигуры, то ли какие-то символы. Дальше вглубь земли уводил тёмный лаз. В него мог с трудом протиснуться взрослый человек, а установить его глубину вообще не представлялось возможным.

Аттик, отец и командиры пробрались вперёд сквозь толпу. Кормчий Леон — тот самый человек, который, пытаясь разжечь костёр, случайной искрой воспламенил нафту, — ухмылялся им с нижних ступеней лестницы. Он поднял и показал всем роговой амулет, «эстивал» — точно такой, какой Селена повесила на камфорное дерево в ночь накануне своего побега.

— Эта штуковина была прикреплена петлёй к каменному уступу, — сказал он. — Кто-нибудь знает, что она означает?

Отец подробно рассказал о значении амулета, после чего Дамон и ещё четверо воинов, избранных по жребию (они тащили вслепую бобы из шлема), полезли в расщелину. Лаз был настолько тесен, что в броне туда было не всунуться, и доспехи пришлось снять. Бойцы проникли в щель без оружия, после чего им подали щиты и дротики. От длинных копий, так же как и от луков, в теснине всё равно не было бы никакого проку.

Остальные сгрудились вокруг колодца, с нетерпением ожидая возвращения разведчиков. Я просила отца и Аттика отпустить меня с дядюшкой, благо мой малый рост и худоба позволяли мне легко проскользнуть там, где взрослый мужчина наверняка бы застрял. Не последнюю очередь сыграло бы и знание мною языка амазонок и умение истолковывать их знаки. Отец, однако, и слышать не захотел ни о чём подобном, заявив, что Дамон говорит на этом диком наречии не хуже меня. Мне он велел убраться в сторонку и не путаться под ногами.

А вот что по возвращении поведал нам Дамон. Я перескажу вам его историю о спуске в нижний мир такой, какой услышала её в тот день и какой ещё много раз слышала позднее.

РАССКАЗ ДАМОНА

Меня выбрали потому, что я немного знал язык амазонок и был хорошо знаком Селене, что могло пригодиться в том случае, если мы на неё наткнёмся. И опять же, окажись в том подземелье та девчонка, Европа, ей — наверное, уже успевшей пожалеть о содеянном — было бы лучше встретиться с родственником, нежели с чужим человеком. По правде сказать, чего я по-настоящему боюсь, так это замкнутого, тесного пространства, но в данном случае деваться некуда. Широкой дороги в нижний мир никто для нас не проложил, так что пришлось просачиваться узким лазом.

Отряд наш состоял из пяти человек. Двое, Железная Башка и Жеребчик, были родными братьями. Оба считались несравненными наездниками, хотя, конечно, искусство верховой езды и конного боя едва ли могло пригодиться в проклятой крысиной норе. Формион, или Муравей, звался так из-за огромной силы: он мог поднять груз, в несколько раз превышающий его собственный вес. Как оказалось, мужество этого воина превосходило даже крепость его мышц. Мандрокл, сын моей двоюродной сестры Ио, проявил величайшую храбрость, но он не умел плавать. Чем это обернулось, ты скоро узнаешь.

Первые двадцать локтей спуска нам удалось одолеть, хоть и извиваясь, но, по крайней мере, на ногах. Сюда ещё проникал свет, падавший сверху. Формион двигался первым. Дальше стало теснее. Нам пришлось пробираться бочком, потом сгорбиться, а затем и встать на четвереньки, как движутся в штольнях рудокопы. Под конец мы поползли, словно змеи, на животах. За нами, разматываясь, тянулась верёвка, размеченная локтями. На сотне локтей Муравей заартачился.