Раскаявшийся - Исаак Башевис Зингер

Здесь критиковали женщин из Хадассы, американских раввинов, вообще все на свете. Я часто думал: мы маленький народ, половину которого уже уничтожили. Почему же оставшиеся живут в вечных раздорах? Мне пришло в голову, что, не будь у израильтян необходимости обращаться к американским евреям за поддержкой, они бы плюнули им в лицо.

Я зашел в дом учения, уверенный, что здесь почувствую себя еще более неуютно, чем где бы то ни было. Одежда на мне была современной, ни бороды, ни пейсов я не носил. Набожным евреям я должен был казаться насмешкой над законами иудаизма. Но на самом деле случилось нечто прямо противоположное. Я вошел туда и словно бы перенесся на много лет назад, в годы моей юности. Меня приветствовали евреи, похожие на моего деда, — с седыми бородами, в кипах и традиционных одеждах с длинными кистями. Их взгляды, казалось, говорили: «Да, ты оставил нас, но ты все еще наш брат!» В них было что-то, напрочь отсутствующее у современных евреев: любовь к наследию предков, любовь к собрату-еврею, даже если он был грешником. Эта любовь не была притворной, она была настоящей. Такую любовь отличить от любви ложной совсем не трудно.

Мужчины за столиками изучали Гемару. Одни молчали, другие что-то тихо бормотали. Некоторые раскачивались. Здесь были даже дети лет двенадцати-тринадцати. Их лица лучились странным благородством. Тора не нужна была им для успешной карьеры, они не сдавали по ней экзамены. Они учили ее потому, что таково предназначение евреев. За это не причитались никакие награды, больше того — они вполне могли остаться бедняками на всю жизнь.

Я взял трактат «Бейца» и начал читать. Я знал, как мало в этом проку: узнавать о том, что следует делать с яйцом, снесенным курицей в праздник. Можно его есть или нет? Школа Шамая говорит «можно», школа Гилеля — «нельзя». Нет нужды говорить, что враги Талмуда используют этот трактат как пример того, сколь мало связан Талмуд с реальной жизнью, как мало в нем логики, как он отстал от времени и социальных проблем, и так далее и тому подобное. «Но, — спрашивал я себя, — почему я чувствую себя как дома здесь, а не среди современных евреев?»

Когда цанзские хасиды увидели, что я сел за книгу, они подошли ко мне, поприветствовали и спросили, откуда я. Я сказал, что из Америки, и мужчины начали расспрашивать о жизни американских евреев, причем говорили о них, как о братьях, а не как о «толстосумах», «реакционерах» и «почитателях золотого тельца».

Современных евреев интересовали только мои убеждения, эти же побеспокоились и о теле. Они спросили, где я остановился, а когда узнали, что в гостинице, порекомендовали несколько мест, где можно было бы переночевать. Я не мог поверить своим ушам: несколько мужчин пригласили меня к себе на обед. Я мог остаться у них и на ночь, говорили они. Они не считали неуместным спрашивать меня и о более личных вещах: чем я зарабатываю на жизнь, есть ли у меня жена, дети, как долго планирую пробыть в Израиле? Они говорили со мной как близкие родственники. Спросившему, состою ли я в браке, я в ответ солгал, сказав, что недавно развелся, и он тут же предложил мне найти хорошую невесту. Естественно, я решил, что за это он получил бы определенный процент от брачного маклера. Подошел юноша и попросил о пожертвовании, но все это без высокомерия, очень вежливо. Как только я взял в руки Гемару, я стал одним из них.

В тот день я выучил несколько страниц. Вечером мы вместе молились. В перерыве между молитвами вокруг меня собралось несколько юношей и стариков. В Америке молодежь смотрит на старших сверху вниз, как на брошенных собак. Там нет большего оскорбления, чем сказать о ком-то, что он стар. Когда к родителям приходят гости, дети уходят из дома. Они просто игнорируют родителей. Впрочем, должен признаться, что видел то же самое и у некоторых современных евреев в Израиле. Быть молодым для них — величайшее счастье.

У цанзских хасидов не было ничего подобного. Наоборот, юноши относились к старикам с неподдельным уважением. Современный человек — это тот, кто верит только в материальный мир. Человек пожилой уже использовал основную долю мирских благ, ему суждено меньше съесть, меньше испытать плотских радостей в оставшейся жизни. А у юноши, наоборот, впереди еще много всего, поэтому его следует уважать и превозносить. К тому же молодость тесно связана с самыми модными увлечениями, последними новостями, всем тем, что для современного человека является объектом поклонения.

Тот вечер я провел в доме главы иешивы, который пригласил меня на обед. Я опасался, что его жена, увидев незваного гостя, устроит скандал. Но очевидно, она уже привыкла к этому. Прежде чем приняться за еду, я надел кипу и омыл руки. Ванны в квартире не было, и полотенца казались не очень свежими. Лицо хозяйки дома испещряли морщины, но оказалось, что ей немногим больше пятидесяти. В Америке, да и в Израиле я видел женщин примерно ее возраста, которые, получая алименты от бывших мужей, жили в роскоши, постоянно меняли любовников и полностью погрязли в разврате. Эта же набожная женщина свой возраст рассматривала как условие великого счастья быть матерью взрослых детей, тещей, бабушкой. Глаза ее лучились добротой настоящих еврейских матерей, ничего общего не имеющих с теми карикатурными образами, которые высмеиваются в книгах и пьесах и на которых психоаналитики и еврейские писатели в Америке возлагают всю ответственность за нервные расстройства их детей.

Может, это и покажется вам глупостью, но я чувствовал, что во мне просыпается любовь к этой женщине. Я начал понимать, что даже с романтической и сексуальной точки зрения подобная женщина гораздо интереснее тех старых ведьм, что одеваются как шестнадцатилетние девчонки, пьют как сапожники, ругаются как извозчики и чья лживая любовь на самом деле — едва прикрытая ненависть. Неудивительно, что столько современных мужчин становится импотентами и гомосексуалистами. На самом деле жениться на подобной женщине и значит проявить нестандартные наклонности.

Хозяин, реб Хаим, спросил о причинах, которые привели меня в Израиль, и я все ему рассказал: о том, что не могу больше вести прежний образ жизни, что хочу стать евреем — настоящим евреем, а не националистом, или социалистом, или как там они еще себя называют.

Реб Хаим сказал:

— Давно я уже не слышал таких слов. Чем вы предполагаете заняться?

— Я скопил немного денег. Буду молиться, учиться, буду евреем.

— Почему вы зашли именно в наш дом учения?

— Просто проходил мимо. Это случайное совпадение.

— Совпадение? И-и-и…

Вновь я услышал то же выражение, что и в доме старого ребе в Нью-Йорке. Эти евреи не верили в совпадения.

— Совпадение — это случайность, — продолжал реб Хаим после паузы. — Так называемые просвещенные говорят, что весь мир — случайность, но верующий еврей знает, что все предопределено свыше. Совпадение — некошерное слово…

Как вы уже знаете, я отрицательно отношусь ко всей светской литературе, но слова Шекспира о том, что весь мир — театр, истинны, они связаны с верой в Провидение. В жизни, как и в театре, главный герой появляется уже в самой первой сцене. Вы приезжаете в незнакомую страну, в чужой город и встречаете там людей, которые сыграют огромную роль в вашей личной драме. Так случилось и со мной.