Раскаявшийся - Исаак Башевис Зингер

Светские евреи часто спрашивают: «Откуда вы знаете, что Иаков или Моисей носили в субботу шелковый лапсердак?» И я всегда отвечаю на это: «Моисей никогда не подражал язычникам своего времени, и мы должны поступать точно так же». Если вдруг случится, что идолопоклонники начнут носить шелковые лапсердаки, набожные евреи тут же должны переодеться в обычные пиджаки!

Чтобы понять это, мне пришлось потратить очень много времени, но началось все тем утром, в римском аэропорту.

Я поднялся на борт самолета. Мне удалось сесть на новое место, рядом с какой-то пожилой дамой, летевшей в Грецию. Когда мне понадобилось выйти в туалет, я заметил Присциллу. Она была увлечена беседой с тем молодым человеком, что увивался вокруг нее в аэропорту. Она была так занята разговором, что даже не заметила меня. Очевидно, девушка уже забыла о моем существовании и была всецело поглощена новым знакомым. Если бы в салоне было темно и если бы они накрылись одеялами, Присцилла попыталась бы добиться от него того, чего ей не удалось добиться от меня. Такова суть современных женщин. Не все готовы зайти столь далеко, но философия у них одинаковая: бери от жизни все, пока есть возможность.

Не могу сказать, чтобы мое прибытие в Израиль произвело на меня такое же действие, как на рабби Нахмана из Брацлава или еще какого-нибудь пусть и не столь знаменитого гостя. В аэропорту Израиля нет ничего собственно еврейского. Правда, надписи были на иврите, и объявления по радио читали тоже на этом языке, но современный иврит почти полностью утратил свой еврейский аромат, уникальность, презрение к мирским иллюзиям. Современный иврит на сто процентов светский. Это все еще иврит — но это уже не священный язык. Язык для строительства кораблей и самолетов, для производства пушек и снарядов не может быть священным. Современный иврит просто проглотил древний священный язык.

Я стоял в очереди и ждал, пока в мой паспорт поставят нужный штамп. Конечно, этот служащий был еврей, а не гой. В его взгляде явно читался след нашего прошлого, но это был только след. Стремление современных евреев походить на гоев уничтожает самою сущность еврейства, которая заключается именно в сохранении отличий от гоев. Я разговаривал со многими здешними евреями, почти все они говорят одно и то же: рассеяние потерпело неудачу, рассеяние было затянувшейся ошибкой, и тому подобное. Но что сталось бы с евреями, если бы они не испытали жизни в рассеянии? Они растворились бы среди других народов. Мы бы не только были рассеяны физически, но и навсегда уничтожены. Некоторые нацисты происходили из еврейских семей, которые обратились в христианство во времена Мендельсона и позже. От ассимиляции до обращения — один шаг, а обращение от нацизма иногда разделяет всего одно или два поколения.

Я знаю, что вы хотите сказать: «Рассказывайте свою историю, а не проповедуйте». Но я не проповедую. Я не пытаюсь изменить ваши взгляды. Я просто не могу рассказывать все это и не объяснять, что тогда чувствовал.

Я подошел к окошечку, служащий проштамповал мой паспорт, и я пошел дальше. Подъехало такси, и я велел водителю отвезти меня в Тель-Авив. Когда он спросил, в какую именно гостиницу я хочу попасть, я ответил: «В ближайшую». За окном машины проносилась страна Торы и наших предков. Было значительно теплее, чем в Нью-Йорке. День выдался тихий, небо голубое, почти без облаков. Ни страна, ни климат меня не разочаровали, но я все равно еще не почувствовал духа Израиля. Люди походили на тех, которых я пятнадцать часов назад оставил в Америке. Они одевались, как гои, и выглядели, как гои. На их лицах были те же желания, та же алчность, то же нетерпение. Другое такси попыталось обогнать нас, и просто чудо, что машины не столкнулись. Мой водитель прокричал какое-то ругательство на иврите и даже погрозил в окно кулаком. Мы въехали в Тель-Авив. Миновали кинотеатр, украшенный афишами, на которых были изображены полногрудые женщины и мужчины со зверскими лицами и пистолетами в руках. Здесь показывали ту же дрянь, что и в Нью-Йорке. Когда за окном промелькнул книжный магазин, в витрине мне удалось разглядеть обложки несколько низкопробных романов, которые я уже видел в Америке. Такси подъехало к гостинице «Дан». С тем же успехом я мог поселиться и где-нибудь на Бродвее.

Я никого не порицал тогда, не порицаю и сейчас. В наши дни нельзя создать царство праведников. Мы не смогли создать его и в дни Иисуса, сына Навина.

Те, кто говорят, что Исход потерпел неудачу, не понимают, что, с точки зрения Моисея, сама Страна Израиля также была неудачей. С самого начала люди стали смешиваться с идолопоклонниками. Сразу же возникли идолы, появились продажные женщины. Почти обо всех царях Писание говорит: «И делали неугодное в очах Господних». Евреи до такой степени забыли Тору во времена Иосии, что ее пришлось открывать заново.

Уже поздно, и мне пора заканчивать, но перед тем, как проститься, позвольте сказать вам еще одну вещь. Евреи достигли высочайших ступеней духовного развития именно во времена рассеяния. Писание стало грандиозным началом, мощнейшим фундаментом, но евреи Писания, простите меня за эти слова, были еще наполовину язычниками. Мишна явила огромный шаг вперед, Гемара пошла еще дальше. Но потребовалось еще много поколений, чтобы появились Исаак Лурия, Баал-Шем-Тов, Виленский Гаон, Кожницкий Проповедник, Люблинский Провидец и, в более позднее время, Хофец Хаим. Те, кто предлагает евреям вернуться назад, к Писанию, хотят уничтожить само здание иудаизма и жить на одном фундаменте. Глава иешивы и его ученики, которых я встретил в римском аэропорту, — вот величайшее достижение еврейской истории. Они ограждают себя от всего мирского так, как этого до них никто не делал. Они такие, как требовал Моисей, святые люди, охраняемые соблюдением запретов, народ, который «живет отдельно, и между народами не числится». Конечно, они составляют лишь незначительное меньшинство, но великие идеи никогда не охватывают сразу многих.

Иосиф Шапиро посмотрел на часы:

— Ох, уже так поздно! Мне пора идти. Если хотите услышать мою историю до конца, мы могли бы встретиться завтра.

— Конечно. Буду ждать вас завтра.

Мне казалось, что те, кого я оставил в Нью-Йорке, обязательно бросятся на мои поиски. У меня не было фальшивого паспорта, и полиция легко могла выйти на мой след. Но очевидно, Циля смирилась с мыслью, что между нами все кончено. Я боялся, что она потребует огромные алименты и кто знает, что еще. Таковы уж законы гоев, да и еврейские ничуть не лучше — они всегда защищают преступников. Судьи, бандиты и адвокаты — винтики одного механизма. Они легко могут меняться местами. Они читают одни и те же книги, ходят в одни и те же ночные клубы, даже встречаются с одними и теми же женщинами. Только немногие еще верят в силу закона или высшую справедливость. Впрочем, пока они до меня еще не добрались, и я мог спокойно гулять по Тель-Авиву.

В первые дни я не искал знакомств ни с кем. Мне хотелось побыть одному и, возможно впервые, основательно задуматься о своей прошлой жизни. Я прогуливался по улице Бен Иехуды, заходил в кафе на бульваре Дизенгофа, рассматривал других зевак, пьющих кофе, читающих газеты, курящих или просто изучающих прохожих. Стоило мимо пройти привлекательной женщине, как глаза мужчин тут же загорались, словно они не знали близости с женщиной Бог весть сколько. Их голодные взгляды будто вопрошали: «Есть ли тут шанс? Не о ней ли я мечтал? Случай свел нас, и кто знает, уж не начало ли это той великой любви, о которой так часто пишут в книгах?..» Все внезапные надежды рушились, как только женщина доходила до угла и поворачивала на улицу Фришмана или улицу Гордона, а потенциальный Дон-Жуан возвращался к своей недочитанной газете или недокуренной сигарете. Женщины, сидевшие за столиками, тоже наблюдали за проходившими мимо дамами и обменивались ехидными замечаниями: у этой толстые ноги, у той слишком широкие бедра, третья безвкусно одета… Витрины магазинов пестрели платьями, жакетами, нижним бельем самых модных фасонов. Комитет по языку уже нашел в иврите названия для всех этих тряпок. Уж в чем, в чем, а в словах у современного человека не бывает недостатка. Я сидел рядом с книжным магазином и время от времени поглядывал на его витрины. Низкопробные романы со всего мира уже были переведены на святой язык. Киоски пестрели плакатами, рекламирующими дешевые пьесы. Если бы не подписи на иврите, это мог бы быть Париж, Мадрид, Лиссабон или Рим. Да, Просвещение достигло своих целей. Мы стали похожи на другие народы. Мы питаем свои души той же грязью, что и они. Растим дочерей для разврата. Публикуем журналы, в которых на иврите расписываем подробности романов голливудских шлюх и сводников.