Будни революции. 1917 год - Андрей Светенко

не по штабным реляциям, а по письмам солдат из окопов, из числа перехваченных полевой цензурой, дисциплина в передовых частях на фронте рушилась на глазах. Так, солдат Григорий Попов писал в родное село Ялты: «В один прекрасный момент наши герои и немцы вышли из окопов и сошлись вместе, подали руки и поцеловались. Они нас угощали папиросами, водкой и коньяком, мы им давали нашего хлеба, который нужно было рубить топором, и им этот наш хлеб не понравился, сказали, что им хоть и мало дают, но не такую гадость. Германцы просто одеты и веселый народ. Наши и их полевые караулы вместе по ночам теперь сидят, гуляют, а утром возвращаются пьяные. Да, подружились с немцами». Это иллюстрация к теме братаний на фронте, которые вскоре приобретут массовый характер.

И еще одно, непропущенное военной цензурой февральское письмо с фронта, в котором уже имеют место обобщения и выводы: «Наши военные дела не весьма важные. По-видимому, так и кончится на неблагоприятных условиях. Это потому, что мы можем только на бумаге хорошо все расписывать. Вот расписали, что вступление Румынии в войну на нашей стороне собьет противнику спесь, погибнет его армия, а он с перепугу взял да и занял Бухарест, с которым нам уже надо распрощаться навсегда. Так же, как и, скорее всего, с Польшей. А на бумаге мы все забираем и забираем, и похваляемся прежде времени. Так и будем похваляться в газетах, а войска наши будут бить». Насколько эти письма показательны для обозначения настроений, царивших тогда в окопах, сказать сложно, но сам факт, что люди писали об этом в письмах домой, свидетельствует о многом. Действительно, положение в армии, на фронте имело ключевое значение в тот момент. И этим можно объяснить на первый взгляд опрометчивое решение царя – покинуть Петроград. Казалось бы, зачем это делать в предреволюционной ситуации, но Николай II решил, что в этот момент ему лучше будет находиться не в столице, не во дворце, а в Ставке главного командования, в Могилеве. Куда на следующий день он и отправится.

07.03

В этот день – 22 февраля 1917 года по старому стилю – император Николай II в два часа дня покинул Петроград. Выехал в Ставку, в Могилев. Как можно было покидать предреволюционную столицу в момент, когда все готово было взорваться? Впрочем, о неизбежности революционного взрыва нам известно по факту случившегося. А накануне, в преддверии? Да, тревожных сигналов хватало. Вот и утром петроградский градоначальник Хабалов докладывал: «Среди рабочей массы происходит сильное брожение вследствие недостатка хлеба. Почти всем полицейским чинам приходится ежедневно слушать жалобы, что люди не ели хлеба по два-три дня и более, и поэтому легко можно ожидать крупных уличных беспорядков». Ну что ж, ожидается, так ждите. Что тут наперед войска на улицы выводить? Или что, лично доставкой продовольствия надо заняться? Везде сложно, надо держаться. Первым делом трудно на фронте. А оттуда тоже тревожные сообщения поступают: участились случаи братания с противником. Это, конечно, говорит о падении дисциплины и разложении германской армии. Не только русской. Но от этого не легче. И лучше императору сейчас быть там, в Ставке – там, кстати, скорее всего и может составиться заговор…

Вот общее место в рассуждениях о Николае II: он был внушаем и в ключевой момент проявил удивительную нерешительность; плохо влияла на него имевшая власть над ним супруга, императрица Александра Федоровна. Да, она действительно влияла. А главное – влияла вполне определенным образом. В этот день, проводив мужа на вокзал и вернувшись домой, императрица написала Николаю вдогонку письмо, чтобы по приезде он сразу его получил. Письмо, удивительное в своей безапелляционности: «В Думе все дураки, а в Ставке сплошь идиоты. В Синоде одни животные. Министры – мерзавцы. Дипломатов наших надо перевешать. Разгони всех. Прошу тебя, дружок, сделай это поскорее. Закрой Думу, прежде чем будут предъявлены их запросы. Газеты всем недовольны, черт бы их побрал. Все они должны научиться дрожать перед тобой. Когда же ты, наконец, хватишь рукой по столу и накричишь? Покажи им, что ты – хозяин, тебя должны бояться. Ты владыка в России. Помни, мы не конституционное государство, слава богу, будь львом в борьбе с кучкой негодяев и республиканцев, будь Петром Великим, Иваном Грозным, Павлом Первым, сокруши их всех. Ты – самодержец. Показывай свой кулак там, где необходимо. Они должны дрожать перед тобой, иначе все будут на нас наседать. Надо положить этому конец. И довольно, мой дорогой, не заставляй меня попусту тратить слова. Твое старенькое Солнышко». Удивительной силы документ – и в констатирующей, и в провидческой части! На следующий день в Петрограде начнется революция.

09.03

Накануне – 23 февраля 1917 года по старому стилю – в Петрограде началась всеобщая стачка. Встала вся Выборгская сторона. Донесения полиции были все более тревожны. Рабочие бастующих предприятий окружают заводы и фабрики, на которых еще продолжают работать, и агитируют присоединиться к ним. На Невском проспекте появилась толпа в полторы тысячи человек, в основном женщины и подростки, они требовали хлеба. Императрица Александра Федоровна в письме мужу описывала происходящее так: «Вчера были беспорядки на Васильевском острове и на Невском, бедняки брали штурмом магазины. Вдребезги разнесли булочную Филиппова. Против них вызывали казаков. Обо всем этом узнала неофициально». А что же император? Он провел день в дороге: «Проследовал из Смоленска в Могилев. Было холодно, ясно и ветрено. Читал все свободное время французскую книгу о завоевании Галлии Юлием Цезарем. По приезде был встречен начальником Генштаба генералом Алексеевым. Провел час времени с ним». На все дела – час, на изучение уроков истории – все свободное время.

24 февраля, 9 марта по новому стилю, императора в Ставке ожидала приятная церемония – ему был вручен бельгийский королевский военный крест. Вот разве что погода опять подвела: «Неприятная метель. Погулял недолго в садике. Читал и перечитывал вчерашнее». Итак, император читает записки о галльской войне Юлия Цезаря. А в Петрограде тем временем конные патрули – казаки – и жандармы, вызываемые постоянно для разгона демонстраций то в один, то в другой районы столицы, отказываются применять силу. Вот свидетельство одного из демонстрантов, участника событий: «Офицер, привстав на стременах, что-то прокричал казакам и обнажил шашку. Сотня клинков сверкнула в воздухе. Конный строй рванулся вперед, но никто из рабочих не побежал, только расступились перед мордами коней. Придерживая своих лошадей, казаки не спеша въезжали по одному в бреши, проделанные офицерами, положив клинки на лошадиные головы. На лицах у них были презрительные улыбки в спину офицерам. Я заметил, как один