Превыше всего. Роман о церковной, нецерковной и антицерковной жизни - Дмитрий Саввин

– Давай без оскорблений, – с непонятной и удивительной для него самого твердостью ответил Ярослав. – Я же не говорю тебе: «Не будь шлюхой!»

– Шлюхой? – в голосе Лены не было обиды. В нем прозвучало нечто иное: искреннее удивление. – Я не шлюха. Я люблю одного, единственного человека. А он – меня. При чем же здесь шлюха?

Отец Ярослав криво, почти судорожно улыбнулся:

– Ну да, конечно, любовь… А ничего, что ты вообще-то моя жена, что мы в венчанном браке? Это имеет какое-то значение? Или уже нет?

– Все имеет значение, пока нет любви, – устало ответила Лена. – А когда есть любовь, то уже ничто не имеет никакого значения. Я же говорила тебе: незачем спрашивать. Ты сам все прекрасно знаешь и помнишь. Ты же никогда не любил меня. Я для тебя была только пропуском на хиротонию, не более того…

– Не более?! – почти закричал Ярослав.

– Ну, может, не только пропуском… Еще домохозяйкой, помощницей… Женщиной, наконец. Но при чем здесь любовь?..

Отец Ярослав молча переваривал услышанное. Как ни странно, в этих словах, жестоких и наглых, была определенная истина. Действительно, если бы не благословение архиерея в кратчайшие сроки жениться и рукоположиться, он бы вряд ли связал свою судьбу с ней, Леной Черновой, интеллигентной молодой женщиной с двумя детьми.

– Я ведь помню, как ты ко мне тогда пришел делать предложение, – продолжала говорить Елена. – Очень хорошо помню. Ты тогда говорил о том, что ты должен жениться, о хиротонии, о приходе. Только о том, что ты любишь меня и хочешь связать свою судьбу с моей, ты не говорил.

И это тоже было правдой.

– Да, не говорил, – ответил Ярослав. – И, быть может, многого не говорил, что нужно было бы сказать! Я не говорил, что хочу связать с тобой свою судьбу – но, как видишь, связал! И если уж мы говорим откровенно, то я тебе напомню: когда ты принимала мое предложение и соглашалась выйти за меня замуж, ты уже была не девочкой-студенткой и не какой-нибудь мечтательной тургеневской девушкой. Опыта у тебя было много больше, чем у меня. Ты выбирала сознательно – и ты выбрала. И вот теперь ты меня обвиняешь, что, мол, я тебя не люблю! И потому прощаешь себе все!

– А что тебе не нравится? – Лена продолжала говорить все тем же спокойным, уверенным и потому особенно нагло звучащим тоном. – Слава, ты же предложил мне сделку. Я даю тебе возможность стать священником, помогаю тебе в быту, живу с тобой, а ты взамен даешь мне какой-то дом и вообще какой-то якорь в этой жизни. А про любовь речи не было. Так что же тебе не нравится? Мы как жили, так и живем под одной крышей, еду, как видишь, я тебе готовлю, в квартире убираю, белье стираю. Приходскими делами занимаюсь. А насчет любви в той сделке, которую ты предложил, ничего не было. Что же дурного в том, что я нашла ее где-то в другом месте, раз здесь ее нет?

Ярослав не смог ответить сразу. Услышанное на несколько секунд оглушило его. Стоит ли спорить? Да и с чем здесь поспоришь… Некая своя правда во всем этом была. Но помимо этой своей правды было кое-что еще, очень важное для Ярослава.

– Пусть будет сделка, – вновь заговорил он спустя пару минут. – Но скажи, пожалуйста: как эта коммерческая схема совмещается с тем, что ты – жена священника, староста православного прихода? Что Челышев – церковнослужитель? Что насчет седьмой заповеди, да и десятой тоже? Как быть с тем, что блудники Царствие Небесное не наследуют? Или это устарело, а я просто не в курсе последних новшеств?

– Мы любим друг друга, и Бог нас простит. Бог есть любовь! – ответила Лена.

– Не кощунствуй! – вдруг прикрикнул на нее отец Ярослав. Елена испуганно сжалась – быть может, впервые за много лет она испугалась своего мужа, в котором внезапно проснулась его юношеская нетерпимость ко всему, что он почитал противным православной вере.

Отец Ярослав молча встал из-за стола и направился в прихожую. Лена услышала, как он надевает свои летние ботинки.

– Ты куда? – удивленно спросила она его.

– А тебе не все ли равно? – ответил он вопросом на ее вопрос. Лена не стала больше спрашивать. Ибо ей, в общем-то, было действительно все равно.

С тех пор ежевечерние отлучки отца Ярослава из дому стали обычным делом. Теперь он очень часто стал бывать у своих друзей, главным же образом – у отца Игнатия. Последний, разумеется, знал о том, во что превратилась семейная жизнь его друга, и потому никогда не противился его визитам, хотя подчас они были довольно утомительными. Но он понимал, что сейчас их дружба и эти вечерние посиделки дают отцу Ярославу хоть какое-то отдохновение, а значит – хоть малую, но все-таки опору. И лишать его этой опоры было бы жестоко.

Впрочем, помимо квартиры отца Игнатия, в Мангазейске появился еще один адрес, который значил для отца Ярослава как минимум не меньше…

* * *

Чай был благополучно выпит. Какое-то время два друга, два священника, посидели молча, мысленно вспоминая общее прошлое. Затем отец Игнатий произнес фразу, ставшую уже почти традиционной:

– Отец Ярослав, время позднее…

Андрейко кивнул. Чайник и кружки были убраны, после чего два друга вместе прочитали вечернее молитвенное правило. Затем (что, опять же, уже стало своеобразной традицией) отец Игнатий удалился в соседнюю комнату, где стояла старая разбитая кровать, а отец Ярослав расположился на не менее старом и не менее колченогом диване.

– Значит, говоришь, надо все-таки съездить… – раздумчиво, медленно произнес Евсевий. С момента его прибытия на кафедру прошло уже почти три месяца, зимоподобную весну сменило лето, однако в своем архиерейском кабинете он как будто еще не освоился. Благочинный отец Василий стал для него гидом и эдаким чичероне, объяснявшим, что и где находится, а заодно и как строить взаимоотношения с миром за пределами кабинета и алтаря.

– Как благословите! – коротко, нарочито рублено ответил отец Василий. – Но в администрации области ждут. Губернатор, сами понимаете, очень высокого мнения о собственной персоне, – тут в словах благочинного появилась столь же нарочитая, ядовитая ирония. – Сам на прием ехать не хочет. Но звонили, приглашали. Даже обещали все особо торжественно устроить.

– А ты вместо меня не можешь? – спросил Евсевий. Интонация была почти просительной, отчего Васильев основательно смутился. Понятие субординации за годы армейской службы он впитал чрезвычайно крепко, и неуверенность, а тем более просьба со стороны вышестоящего лица – это было что-то диковинное и даже неприличное.

– Как благословите! – снова сказал он. Благочинному очень нравилась и эта фраза, и сам этот стиль. Он любил командовать и подчиняться – но первое все-таки больше.

Евсевий продолжал размышлять. Он все еще не мог привыкнуть к архиерейскому сану. И он сам, и епархиальные клирики ощущали, что ведет он себя со священниками скорее как один из них, первый среди равных в лучшем случае, а не как собственно епископ – «князь Церкви». Казалось, будто он надел костюм с чужого плеча. Но это была лишь половина проблемы. В конце концов, так ведут себя многие недавно рукоположенные архиереи, те, кто не впадает в противоположную крайность – упоение только что упавшей в руки властью. Вторая половина проблемы состояла в том, что Евсевий, в отличие от множества иных епископов, был монастырским монахом.