Превыше всего. Роман о церковной, нецерковной и антицерковной жизни - Дмитрий Саввин

– Да, Вадим, извини, – обратился к нему отец Ярослав. – Спасибо, твоя помощь будет очень кстати…

На следующий день Вадим объявил архиерею о том, что хотел бы продолжить службу на приходе у отца Ярослава. Евграф был ошарашен этой новостью, однако вскоре понял, что отговаривать своего иподиакона едва ли есть смысл. Иподиакон, келейник и телохранитель – это лицо, которое должно пользоваться абсолютным доверием. А сейчас, особенно в случае отказа, о таком доверии уже говорить не приходилось.

– Скажи по совести: это из-за Елены? – спросил Вадима архиерей. Вместо ответа Челышев подошел к аналою в красном углу, перекрестился, поцеловал лежащие там крест и Евангелие и сказал:

– Говорю Вам, Ваше Преосвященство: не из-за нее. Никаких там отношений не было!

Евграф молча смотрел на него, потом перевел взгляд на аналой. Можно ли было после этого доверять Вадиму? Доверия не прибавилось, скорее наоборот. Но было ли у него право не доверять Вадиму? В конце концов, все, что было против него – это сплетни, слухи, догадки… Слишком мало, чтобы принять однозначное решение, особенно в отношении человека, который до этого служил верой и правдой.

– А если не из-за Елены, то из-за кого? – вновь спросил Евграф.

– Из-за отца Ярослава, конечно. Мы давно с ним дружим, а тут я с ним поговорил: он как в воду опущенный, боится, что не справится. Нужно ему помочь, хотя бы на какое-то время.

Упоминание о «каком-то времени» прозвучало успокаивающе. Любая, даже очень малоприятная вещь, начинает казаться сравнительным пустяком, когда объявляется, что она – явление временное. И хотя Евграф был человеком опытным, на него это, как ни странно, также подействовало. Хотя умом он и понимал, что нет ничего более постоянного, чем временное…

– Ну ладно. Пускай отец Ярослав сам ко мне зайдет и попросит – тогда я тебя отпущу… – резюмировал Евграф.

Отец Ярослав на следующий день зашел и попросил.

– Я не против, – по возможности дипломатично ответил ему архиерей. – Но тебе действительно нужен… Нужна помощь именно Вадима?

– Да, Владыко. Да и нет больше никого, – как-то отстраненно ответил ему Андрейко. Он уже дал согласие и Лене, и Вадиму, и ему казалось, что отыгрывать назад сейчас уже поздно. Да и есть ли смысл? И был ли у него вообще выбор?..

Архиерей еще раз взвесил ситуацию. Если все то, о чем сплетничают и что предполагает он сам, правда – то отец Ярослав должен быть об этом осведомлен. И кто-кто, а уж он-то в этой ситуации менее других заинтересован тащить за собой Челышева. Но Челышев перед крестом и Евангелием отрицает все обвинения, а Андрейко против него ничего не имеет. По крайней мере, на словах. Может, и на самом деле ничего нет, одни лишь сплетни, очередное искушение?

Помолчав несколько секунд, Евграф выдохнул и ответил:

– Что ж, будь по-твоему…

* * *

Вскоре после того, как отец Ярослав стал настоятелем Свято-Пантелеимоновского храма, все то, что осталось от его семейной жизни, приобрело некую странную, уродливую завершенность. И для самого отца Ярослава, и для его прихожан семья Андрейко превратилась в семью Челышевых, при которой приходской священник находится в качестве этакого приживальщика. Он, как и полагается попу, совершал воскресные и праздничные службы, исполнял требы, однако все решения, касающиеся обустройства прихода и, конечно же, его бюджета, принимали Лена с Вадимом. Денег у него в кошельке было столько, сколько они считали нужным ему выдать – иногда не было и вовсе.

Через полгода для приходских же нужд (по крайней мере, такова была официальная версия) приобрели старенькую праворульную японскую иномарку. И теперь едва ли не ежедневно можно было видеть, как на этой машине Вадим и Лена вместе отвозят в школу дочку Вадима и детей самой Елены. Так же вместе они ездили в магазин за продуктами и много еще куда. Когда нужно было доехать до Епархиального управления, они брали с собой еще и отца Ярослава.

Их общение, и ранее бывшее формальным, стало и вовсе эпизодическим. Вадим на ходу брал у него благословение, мог, особенно при людях, перекинуться парой вежливых фраз, но и только. Сам Челышев так же сильно изменился: если совсем недавно он был, казалось, искренне религиозным человеком, то теперь он ничего подобного в себе не замечал. Нет, Вадим не отрекся от веры, по крайней мере формально. О религиозных вопросах он теперь почти не думал, а церковная жизнь, по форме оставшаяся прежней, наполнилась для него принципиально иным содержанием. Если ранее он ощущал себя служителем Престола Божия, стоящим среди невидимо присутствующих тут же ангелов, то теперь он чувствовал себя техническим работником театра и актером одновременно. Следил за порядком в храме и в первую очередь в алтаре, старался выдерживать чинность богослужений, но ощущение реальности всех этих действий, некогда столь сильное, исчезло. Была работа – обезпечение функционирования учреждения, в котором он состоял то ли наемным работником, то ли пайщиком, то ли просто любителем, не желающим отказываться от старой привычки…

Если раньше перед отцом Ярославом он чувствовал себя виноватым и лишь сильнейшая страсть к Елене заставляла его перешагивать через эту вину, то теперь он относился к нему с безразличным пренебрежением. «Если его устраивает, что я у него под носом живу с его женой, почему, в конце концов, это должно не устраивать меня?!» – задавался он вопросом. И, разумеется, Вадим не видел причин, по которым это могло бы его не устраивать. Его чувство по отношению к Елене также претерпело трансформацию. Если раньше она была для него воплощением мечты, земным божеством, ради которого он готов был перешагнуть через многое – как оказалось, даже через крестоцелование, – то теперь он ее оценивал совсем иначе. «Богиня» превратилась в «бабенку», главным достоинством которой было то, что она «еще очень даже». Что же до Лены, то она эту перемену ощущала, и ее страстная привязанность к Вадиму начала приобретать болезненные черты. Это сказалось на ее отношении к мужу, которым она стала уже откровенно помыкать. Они почти не разговаривали, а в какой-то момент перестали спать вместе – ничего друг другу не говоря, без каких-либо обид и претензий. Обе стороны просто восприняли это как новую норму их жизни.

В один из майских вечеров, когда долгая мангазейская зима наконец уже уходит, сменяясь не календарной, а реальной весной, Ярослав, сидя на кухне, вдруг неожиданно (в первую очередь, для себя самого) спросил жену:

– Ты спишь с Вадимом?

Елена, в отличие от него, не была удивлена этим вопросом. Она продолжала громыхать вымытой посудой, привычными и быстрыми движениями вытирая ее полотенцем, и спокойно ответила:

– Зачем ты спрашиваешь? Ты же все знаешь.

Отец Ярослав уже пожалел, что спросил. Но почувствовал, что остановить этот разговор, единожды начатый, он не в состоянии:

– Я не знаю. Но мне нужно знать.

Лена продолжала составлять посуду в кухонный шкаф.

– Ты знаешь, – с какой-то усталой, горькой иронией сказала она. – Не будь трусом.