Дурман для зверя - Галина Чередий

— Твою мать!

Идиотская пирамида из проклятущих консервных банок, которую мне велели построить в честь какой-то там акции, уже во второй раз выходила на редкость уродско-кривой, что заставляло чувствовать себя рукожопой.

Вроде бы ну что там делов: ставь банку на банку с равными промежутками, но я все время косячила, потому что никак не могла сосредоточиться на монотонной работе. Из головы никак не шел конфликт со Шмелем, случившийся при его обычном в последнее время появлении ближе к утру. Сазан встретил меня вечером с обрыдлой работы, прихватил пакеты с продуктами и забалтывал, рассказывая о всяких курьезах в автомастерской, куда пристроился. Но вот дома мы не застали не только вечно гулявшего Шмеля, но и Мелкого, что с того случая заделался конкретным домоседом. На мой удивленный взгляд друг неопределенно пожал плечами и смылся на кухню, как мне показалось, слишком уж поспешно. Ну и ладно, может, это просто признак того, что все мы отходим от случившегося в том подвале… Все, кроме меня, видимо, учитывая, что состояние буквально грызущего тело голода по ощущениям, навязанным моим котоволчарой, нарастало и нарастало. Где этому предел, и как скоро я тупо начну бредить наяву или брошусь на кого-то из друзей или на случайно подвернувшегося незнакомца с мольбой хоть немного снизить градус этой невыносимой похотливой хрени? И какой он там мой! И как так-то, что одна ночь, нет, даже всего лишь несколько часов — или сколько там это длилось — смогли своротить мне мозги, поменять в них полярность, принуждая теперь снова и снова мысли кружиться по заклинившему маршруту. Тому, куда они до этого почти и не сворачивали, зато теперь намертво застряли, забуксовали, как севшая в глубочайшую колею тачка, и сколько ни скребись, поднимая тучи грязных брызг, а толку-то ноль.

Ввалились парни домой часа в четыре утра, явно хорошо поддатые, давясь молодецким ржачем. Шмель первым пошел в душ, а Мелкий засел на кухне, где я его и застала пьяно пялившимся в паспорт, лежавший перед ним на столе. Заметив меня, он суетливо дернулся, сгреб документ и стал неловко совать тот за пазуху.

— Ты чего? — широко зевнув, спросила я удивленно.

— Ничего. — Мелкий заерзал, пряча глаза, и мне это совсем не понравилось.

— Эй!

Что-то однозначно было не так — уж я его как облупленного знаю.

— Я сказал же — ничего! — неожиданно окрысился парень, и как раз из ванной вышел Шмель.

— Лимонка, ты чего? — насторожился он.

— Я? Это вы, кажись, ведете себя странно. Не хотите объяснить, какого хрена происходит?

— А с чего это мы должны? — набычился теперь уже Шмель.

— В смысле? — Я не ожидала такой откровенно агрессивной реакции и тоже мгновенно завелась: — Ты каждую ночь пропадаешь, бухаешь, не просыхая, или даже обдалбываешься, не говоришь ни с кем, бабки откуда-то…

— Я большой мальчик, а ты вроде как не была моей мамашей. И девушкой тоже, чтобы предъявлять что-то, — повысил голос Шмель. — И я не говорю с тобой, Лимончик, а все потому, что тебе вдруг вздрючилось изображать из себя честную труженицу и торчать по двенадцать часов в том занюханном магазине, и возвращаешься домой едва на ногах стоя.

Я даже отшатнулась, ошарашенная бьющим от него негативом.

— Я работаю! Этим люди обычно и занимаются! Мы за тем сюда и приехали, если еще припоминаешь. Учиться и работать.

— Мы жить сюда приехали. Круто жить, Лимончик, а не как раньше в нашем захолустье, — фыркнул презрительно Шмель, и я с изумлением увидела, что Мелкий закивал согласно.

— А работать надо, когда есть нужда в деньгах, мы вроде раньше были в этом едины. И не жопу рвать, ишача, а брать что полегче и пожирнее, — продолжил гнуть свое придурок, которого, видно, жизнь ничему не учит. — А того, что я приношу, нам хватает. Так нет же, вы с Сазаном с какого-то хрена решили изображать из себя черт-те что! Это из-за вас мы больше не друзья, не тусим, не отрываемся, а так, болтаемся каждый сам по себе, как говно унылое в проруби. С вами же уже и потрындеть не о чем!

— Унылое? — окончательно вспылила я. — То есть мы унылые и скучные, а ты решил вернуть в нашу жизнь обратно веселье и в это Мелкого тянешь? Напомни, чем закончилась последняя твоя идея повеселиться?

— Ой, ну что вечно теперь об этом вспоминать! — тут же начал прятать глаза Шмель. — Было и было, пора забить на это и дальше жить. Жить, понимаешь, пока молодые и есть на это силы. Сесть на задницу и каждый день со скуки подыхать, работая от звонка до звонка на дядю, мы всегда успеем начать.

Мои кулаки сжались, и наружу так и прорывались упреки. Но смысл в них? Сама еще совсем недавно была такой же, и чего уж врать — монотонная пахота в супермаркете мне поперек горла. Ну а что делать? Опять начать всяких мажоров на бабки подрезать? Гулять, беситься, напиваться, укуриваться, пока это опять не закончится в каком-нибудь подвале и на этот раз без условно счастливого билета, каким-то чудом затерявшегося у меня между ног. Нет, с меня такого хватит. Второй раз я на это не подпишусь — терапия железно сработала и с первого «лечебного сеанса».

— Что вы затеваете? — отчеканила я, складывая руки на груди.

— Ничего… такого, — пробубнил Мелкий, утыкаясь взглядом в пол. — Ничего, правда, Лимонк. Не парься, все норм будет.

Соврал. Гаденыш. Но знаете что? Похер!

Уснуть я, конечно, не смогла больше, как и забить на самом деле. Поэтому теперь к злости, пережевывающей нервы и нутро, неудовлетворенности и раздражению на себя за это добавилась еще и отупляющая сонливость. Но она слетела в миг, когда я засекла моего захватчика, шагающего по проходу. И он смотрел прямо на меня, не оставляя и грамма сомнений, что узнал, и его желтючие нечеловеческие зенки как к месту меня приколотили, отнимая контроль над ногами и лишая способности к бегству, хоть внезапный приступ паники и промчался от макушки до пяток, замораживая и тут же кидая в жар, и заставил сердце бешено замолотить в ребра, как заключенного, требующего немедленной свободы.

Каждый уничтоженный им метр между нами — новый виток звука завывшей внутри тревожной сирены, все выше и интенсивнее, по зазвеневшим, как стекло, нервам, по вспыхнувшей коже, по моментально пришедшим в окончательное неистовство инстинктам.

— Смотрю, сегодня ты не убегаешь, — сказал он, остановившись передо мной и кривовато ухмыльнувшись. — Правильно делаешь.

Выходит, он меня и тогда прекрасно видел? Но сделал вид, что нет. Мне бы об этом подумать, а вместо этого что слышала я?

«Хорошая, хорошая голосистая девочка! — хрипло и довольно мурлыкал мне в ухо тот же голос. — Хочешь кончить еще разок? Хо-о-оче-е-ешь! Как сильно хочешь? Ну давай, попроси меня. Проси, и я сделаю так, что мы оба умрем от кайфа!»

И я просила. Как же я просила! Не видя ничего перед собой, потому что утонула в жгущей заживо потребности, не слыша, каким униженным скулежом, наверное, звучал собственный голос…